Повести наших дней

— Захотел, товарищи, с вами посоветоваться, как и что нам делать. В райкоме кое-кто в резкой форме критиковал меня, а значит, и весь наш актив за мягкость в политике против кулаков. Я сказал им: «Один у нас под вопросом — Насонов Анисим Лаврентьевич». — «Вы что, на завод его оставили? — спрашивают. — Боитесь, что переведется это племя?!» — с такими они ко мне словами. Я как-то сразу жестоко обиделся. «А вы, говорю, не завязывайте нам глаза и головы с плеч не снимайте. Они нам очень нужны, чтобы видеть и думать. Нам же на месте видней, кто чего стоит!..» Таки просто я там раскричался. Стихли те, что с критикой ко мне. И тут первый секретарь сказал, что преждевременно критиковать товарища Буркина и активистов Затишного. Им и в самом деле на месте лучше знать…

Буркин немного подумал, смущенно усмехнулся:

— Он сказал, что нам лучше знать… А ведь я в райкоме был один. Получилось, что я за всех вас расписывался…

И тут Аким Иванович глуховато заметил:

— В этом вопросе, товарищ Буркин, за меня вы зря расписывались в райкоме. В семье Насоновых я жил в батраках. К Анисиму Насонову у меня свой подход.

— Вот по этому самому, товарищ Зубков, тебе первому разговаривать о нем…

На слова Буркина отозвалась Катя:

— Я тоже жила в батрачках у Насоновых…

— Имеешь что сказать?

— Имею, товарищ Буркин. Только слово дайте Акиму.

Я смотрю на Акима Ивановича. Ему трудно начать разговор. И все тем же глуховатым голосом он начинает:

— В еремеевском дворе стали наводить порядок. На днях вселим сюда Совет. Димитрию Чикину, по моим соображениям, занять под кабинет надо ту меньшую комнату, что прямо от этой большой, а боковую, она просторней, определить под канцелярию.

Я наблюдаю за Буркиным. Он с недоуменной улыбкой посматривает на товарищей, пожимает плечами. Легко догадаться, что, по его мнению, Зубков говорит совсем не о том, о чем надо ему говорить. Замечаю, что Аким Иванович понял, в чем его хотят упрекнуть. Обращаясь к Буркину, он спросил:

— Нам что, некогда?.. Мы куда-нибудь спешим? — Он вынул из часового карманчика дедовские. — Только шесть часов.

— Не в часах дело, а в том, что в разговоре ты сильно пошел в обход, — ответил Буркин.

— Мой обход короче прямой дороги… В этой комнате, — продолжал он, — Совет будет проводить совещания. На стены надо портреты тех больших людей, что указали и указывают нам дорогу к лучшей жизни. Красный флаг будет развеваться над крышей. И будем считать, что обосновались тут прочно.

Серьезностью разговора Аким Иванович заставил всех притихнуть, и очень заметно было — уже никому не казалось, будто он говорит не то, что должно быть сказано в эти минуты.

Аким Иванович продолжал:

— Есть у нас в Затишном еще один красивый дом. Это я про дом Насоновых. Строился он при моей памяти. Много тяжкого труда вложили в него батраки Насоновых… Катерина, я правду говорю? — обратился он к жене.

— Истинную правду говоришь, Акимушка, — зажуренно покачивая головой, ответила Катя.

— Я, Зубков Аким, плановал так: очистим насоновский двор и дом. Сделаем этот двор колхозным двором, а в доме разместится правление колхоза… Анисим Насонов рушит эти планы. В нашем деле он еще хуже, чем палка в колесо. И потом, одна фамилия — Н а с о н о в — заставляет сжать зубы. Вот только послушайте… Хуторской бугай кинулся к воротам. Нанизал их на рога и шурганул в сторону, потом под сараем веялку повалил набок, а в огороде своими ножищами начисто вытоптал капусту. Что мог я ему сделать?.. Я, шестнадцатилетний парнишка? Все люди боялись его пуще холеры. Я по лестнице взобрался на крышу кухни и реву, черными словами обзываю бугая: «Что же ты, проклятый зверь, делаешь? За твои проделки хозяин кнутом меня исполосует!..» Да и ты ж тогда с балясов криком кричала на этого бешеного бугая, — обратился он к жене.

— Твоя правда, Акимушка, кричала я с балясов. И не я одна кричала с балясов — кричала и Калиста Лаврентьевна. Я кричала на бугая, а Калиста Лаврентьевна — на тебя: «Аким, не смей слезать с крыши! Не смей! Он же насмерть тебя запорет!..» Ты это хорошо помнишь?

— Очень даже хорошо помню. А еще сильнее помню, что в тот же день из станицы вернулся хозяин Лаврентий Платонович Насонов и чуть не до смерти порол меня кнутом… Один раз стеганул по глазам. Вот он, шрам… чуть выше брови. И глаз этот хуже видит… Насоновский кнут затмил его.

Я смотрю на Катю. Она плачет и быстро-быстро платком вытирает глаза, щеки.

— Несколько дней и ночей мы с Калистой Лаврентьевной хлопотали около тебя. Лечили чем могли и как могли. Как-то приоткрыл дверь сам хозяин. Калиста Лаврентьевна топнула на него, назвала живодером и под самым носом захлопнула дверь…

— Катерина Семеновна, зачем ты свои капканы расставляешь? Я говорю о Насоновых гневно потому, что в их дворе я наглотался горького! А ты сбиваешь меня… В капканы загоняешь?

Лицо Акима Ивановича набрякло. Оно было таким придирчивым, каким мне еще не доводилось его видеть. Он ждал, что ему ответит жена.

Никто не мешал их разговору — он важен был для всех.