Повести наших дней

— Да, в речке стихло… Не дай бог, папаша, если это кочетовцы. Нет им теперь помехи переправиться на эту сторону. По звуку слыхать, что к Аполлону подъехали.

От Аполлонова подворья донесся голос, который заставил Хвиноя и Наташку подняться и собраться с мыслями.

— Григорий! Гришка! Принимай гостей! — густым басом гудел Федор Ковалев.

— Петьку выпроводи в Кучарин, а сама сию минуту ко мне!

В амбаре заворочались. Матвей попросил:

— Хвиной, да выпусти старика. Ты-то, может, и не застрелишь, а Федюня Ковалев обязательно прикончит. У него кипит на меня за то, что в компанию с ним не пошел…

— Отпусти за-ради Христа. В чем виноваты — повинимся, — жалостливо тянул и Семка Хрящев.

Но просьбы Матвея и Семки так мало значили для Хвиноя по сравнению с тем, что долетало до него из-за речки, что он просто отмахнулся от них.

А из-за речки, уже от подворья Бирюковых, слышалась небрежная, разгульная песня, которую лениво тянул Ковалев:

Казак ехал и доехал,
Никого он не нашел…
Обязательно найду…

Когда вернулась Наташка, на подворье Бирюковых, мигая сквозь темноту ночи, пробивалось пламя разгорающегося пожара.

— Что с Петькой? — отведя сноху подальше от амбара, нетерпеливо спросил Хвиной.

— Насилу вытолкала. Пошел через леваду.

Песня про казака, что ехал и доехал, но никого не нашел, явственно приближалась опять к Аполлонову подворью. Потом она медленно обогнула не только подворье, гумно, но и вербы и теперь завернула к речке.

— На малый переезд — и к нам в гости… Раньше, может, поджечь постройки кума Андрея?.. Ждать мне, Наташка, больше нечего. Надо встретить его в самом узком месте переулка, между плетнями Андреева и Аполлонова сада… А ты живее натаскивай соломы под амбар и, если что со мною… ничего не жалей, поджигай… А сама схоронись.

И, нервно передернув плечами, Хвиной враскачку мелкими шажками побежал в сторону малого переезда.

Привыкшая дорожить кормовой соломой, которой часто недоставало на прокорм коровы и подросших телят, Наташка и сейчас бежала за ней не к ближней скирде, а к самому дальнему стожку, сложенному из ржаной, несъедобной соломы. С каждой минутой она все больше и больше торопилась: подгоняла ее все та же небрежная, лихая песня. Она слышала ее у малого переезда, слышала и тогда, когда в затишье ночи песня эта стала сливаться со звонкими всплесками воды под ногами лошадей… Как раз в эти секунды Наташка вспомнила, что ведь спички-то лежат на загнетке, и кинулась в хату. Загремели выстрелы — один, другой, — потом, наверное, через целых десять секунд третий и четвертый… А Наташка, обыскивая загнетку, никак не могла найти спичек. Не сразу догадалась она ощупать карман своей ватной кофты. Найдя коробок, побежала к амбару, но во дворе почти столкнулась со свекром.

— Песенника уложил, а двое, что с ним были, ускакали на ту сторону, в степь. Стрелял в них… Не меткий я еще стрелок… — И Хвиной рукавом и шапкой долго вытирал шею, лоб и заросшие щеки.

Наташка молчала. Прислушавшись, убедилась, что страшная песня и в самом деле умерла. Напоминал о ней только пожар, разгоравшийся на подворье Бирюковых. Зареченских активистов дома не было, и никто не спешил тушить огонь.

— Эти, что ускакали, дадут знать другим… — заговорила было Наташка.

Хвиной понял ее с полуслова.

— До утра, Наташка, быть нам с тобой на часах. А утром обязательно придет хорошее: речка теперь не помеха… Нашим подмога. Соломы ты натаскала… Кто знает, может, еще доживем с тобой до утра.

И они пошли к амбару.

Петька только сделал вид, что послушался Наташки и через леваду отправился в Кучарин. В действительности, дождавшись удобного момента, он пронырнул в хату, захватил шерстяную дерюгу и забрался на чердак. Там были сложены связанные в большие мотки волокна обмятой конопли. Он подтянул их поближе к проему под крышей, сделал себе постель и улегся. Около него лежало его оружие — палка, которой он обычно усмирял свинью и Букета, враждовавших около корыта с помоями.

Петька вообще-то не лез в драки, не хвалился перед товарищами ни силой, ни ловкостью, да и хвалиться ему в этом смысле нечем было… Не был он ни храбрым, ни воинственным человеком. Но минувшая неделя заставила его понять, что на то, что стало ему самым дорогим в жизни, с шашками, винтовками и револьверами пошли враги. От отца Петька перенял сердечное уважение к Андрею Зыкову, а бандиты убили его. Иван Николаевич Кудрявцев, Филипп Бирюков, Ванька — все они были защитниками нового порядка, такого, при котором Петька почувствовал себя хорошо и свободно и в школе, и дома, и на улице хутора, и даже на Дедовой горе, куда взбирался, чтобы прокатиться в санях или на салазках… Филиппа чуть было не убили. Останутся ли живы товарищи Кудрявцев, Ванька и все, кто поскакали за кочетовцами? А чем кончится эта ночь для отца и для Евсевны? Что у него в жизни останется, если эти люди погибнут? Что с ним будет, если и те, что уехали в Кучаринский, не вернутся оттуда?.. Пусть его не убьют, но зачем ему жить с теми, кто отнимет у него все радости жизни?..