Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая

- Грюмль не разбирается, - ответил Хордило, щурясь на мутное стекло и моргая. - Чтобы все успокоились, ему нужно лишь показаться. Ты не станешь спорить с гигантским куском злобного железа. Особенно когда он носит двуручную секиру.

- Что мне не нравится, это голова ведром, - сказал Якль. - С ведром не потолкуешь, верно? Ну, лицом к лицу. Лица нет. Но его ведро не железное, Стеньга.

- Да что ты.

- Скорее олово или сплав.

- Нет, железо, - заявил Хордило. - Ты не работал с Грюмлем, как я.

- Работал с ним? Ты его приветствуешь, когда мимо проходишь. Не похоже, Стеньга, что он тебе друг.

- Я палач лорда, Якль. Грюмль и его братья наводят порядок. Все организовано, понятно? Мы работаем на Владыку Гадда. Големы - как бы правые руки милорда, а я левая.

- Правые руки? Сколько же у него рук?

- Сосчитай, дурак. Шесть правых рук.

- А как насчет его собственной руки?

- Верно. Семь правых рук.

- И три левых?

- Тоже верно. Похоже, даже мертвецы умеют считать.

- О¸ считать я умею, друг, но это не значит, что можно сложить. Понятно?

- Нет, - сверкнул Хордило глазами на свое отражение. - Непонятно.

- Значит, ведро железное. Чудно. Как скажешь. Грюмль пропал и даже я понимаю, это на редкость странно. Значит, как палач и констебль и кто ты там по твоим словам официально? То есть, не будем скрывать, ты каждый день щебечешь что-то новое. Итак, кем бы ты ни был, почему ты еще сидишь здесь, если Грюмль пропал? Там, снаружи, холодно. Может, он заржавел. Или застыл. Так что иди и отыщи порцию смазки. Вот что должен делать настоящий друг в таких обстоятельствах.

- Чтобы тебе доказать, - сказал Хордило, вставая и натягивая плащ, - я сделаю именно так. Пойду туда, в такую ужасную погоду, чтобы проверить друга.

- Смазку положи в деревянное ведро, - посоветовал Якль. - Ты же не хочешь обидеть друга?

- Сначала зайду к Кельпу-тележнику. - Хордило кивнул и поправил пояс с оружием.

- За смазкой.

- Да, за смазкой.

- Если вдруг твой друг застыл?

- Да, и к чему глупые вопросы?

Якль поднял грязные ладони, отстраняясь. - С самого дня, когда я умер... или, скорее, не умер, а надо бы... я стал одержим точностью. Понимаешь, имею отвращение к смутным неопределенностям. Этой серой зоне, понял? Знаешь, когда ты зависаешь между двух идей, важных идей. Например, дышать или не дышать. Или быть живым, или мертвым. Или насчет сколько рук у лорда Клыгрызуба, а именно, как я подсчитал, семь правых и три левых. Это значит, он редко что из рук выпускает.

- К чему это всё, Худа ради?

- Ни к чему, кажется. Кажется, просто потому что мы друзья, ты и я то есть. А ты дружок и Грюмлю... ну, я о том, что такая холодина меня ужасно замедляет. Только что понял. Может, не смазка нужна, как ему, но если меня увидишь где-нибудь без шевеления... Кажется, я об этом самом, Стеньга. Если увидишь меня такого, не хорони.

- Потому что ты не мертвый? Идиот. Ты не можешь стать мертвее нынешнего. И я тебя не закопаю. Сожгу на костре - это может быть, просто чтобы положить конец глупым разговорам. Прими как предупреждение. Увижу тебя замерзшим снаружи, сочту за растопку. И всё.

- Вот так дружба.

- Тут ты прав. Я не друг мертвяку, которого даже не знал.

- Нет, тебе милее намагиченное железо с ведром вместо головы.

- Точно. Хотя бы это мы поняли. - Хордило отодвинул стул и встал, пошел к двери. Там помедлил и оглянулся. Якль пялился в окно. - Эй, гляди куда-нибудь не туда. Не хочу, чтобы за мной следили мертвые глаза.

- Может, они и мертвые, - ответил Якль с медленной улыбкой, - но уродство узнают, едва заметят.

Хордило выпучился на мертвеца. - Ты мне напоминаешь, - сказал он, - бывшую жену.

Чистильщик Вуффайн Гэгс жил в хижине, построенной над грязным пляжем. Он построил ее самолично, используя принесенное морем дерево и обломки множества кораблекрушений - торговые корабли часто разбивались на здешних рифах, отмеченных лишь на немногих картах зловещей надписью Могильные Воды. Местные же называли их Привет Рассвета. Да, ночные шторма у берегов были жуткими, кровожадными и мстительными, холодными и жестокими, словно брошенная любовница; и он сделал в доме террасу, с которой мог наблюдать ночные тирады бурь, облизывать губы в надежде на нечто новое и чудесное - оно явится среди расщепленных обломков и слабых безнадежных криков.

Но здесь, над отмелью, было холодно и неуютно: деревянные стены, покрытые трещинами и отполированные ветрами, словно кость. Тогда он сложил второй слой, оставив промежуток, и за три десятка лет забил пустоты срезанными волосами.

Запашок от срезанных волос был, признаем, не особо приятен для гостя или чужака, решившегося нанести визит и полюбоваться на добычу, извлеченную из обломков; такие визиты становились все реже, заставляя его загружать тачку и поутру посещать рынок, который раз в несколько недель образуется на главной площади Спендругля. Путешествие его утомляло и вводило в уныние, и слишком редко удавалось ему вернуться с чем-то большим, нежели пригоршня надкусанных оловянных монет, что сходят у местных за деньги.