Повести о карме

х х х

Горяча коней, нас обогнали четверо самураев. Моя кобыла без понуканий убралась к обочине, пропуская их. Мигеру замешкался, и последний из четвёрки рявкнул:

— Прочь с дороги, грязный каонай!

На всем скаку он хлестнул Мигеру плетью.

Вернее, хотел хлестнуть, потому что безликий с неожиданной прытью отскочил в сторону. Кончик плети вспорол воздух у его плеча. Самурай развернул было коня, но увидел служебную маску карпа на Мигеру, встретился взглядом со мной, процедил сквозь зубы ругательство, сплюнул на дорогу и ускакал. За его спиной бился на ветру флаг: цвета̀ и герб нашего правителя, князя Сакомото.

2 «А если тебя станут бить палкой?»

Слева по-прежнему тянулись рисовые поля. Урожай с них давно собрали. Поля перемежались сухими наделами, где выращивали просо и ячмень. Там тоже всё было убрано. Дальше начались сплошные огороды. Мы миновали деревню, и я отметил, что крестьяне, похоже, живут не так уж плохо. У некоторых дома получше нашего: из крепких досок, крыши соломенные, но недавно перекрытые.

Песчаные холмы по правую руку сменились каменистыми кручами. Из расщелин торчали пучки жухлой травы и ветки кустов, похожие на паучьи лапы. Мы двигались в молчании, пока Мигеру, споткнувшись, не пробурчал что-то себе под нос.

Ругательство?

— Что ты сказал, Мигеру?

— Ничего, господин.

— Не ври мне! Ты что-то сказал.

— Это я самому себе, господин.

Что-то он слишком уж почтительный. Не к добру.

— Повтори для меня.

Три шага. Пять. Семь. Наконец он произнёс:

— Я отметил, что стал ленивым и неуклюжим.

— Ты это сказал не потому, что споткнулся. Ты имел в виду другое.

— Да, другое.

— И что же?

— Пригрелся я у вас на службе. Забыл, кто я. Вернее, забыл, что я — никто. Мне очень стыдно: сегодня я дважды оступился.

— Первый раз, когда слишком поздно убрался с дороги?

— Да, господин.

— А второй?

— Когда увернулся от плети.

— При чем здесь неуклюжесть? Ты же увернулся! Он тебя даже не задел.

— Вот именно, господин. А должен был задеть.

— Что за чепуха!

— Увернуться для каонай — плохо. Опасно. Благородный господин хотел проучить гадкого безликого? Значит, он должен его проучить. Это право благородного господина. А если каонай увернулся, отскочил, убежал — благородный господин ярится. «Как он посмел?!» — думает господин. И вместо одного удара наносит десять.

— То есть, тебе следовало остаться на месте? Принять удар?

— Я научился правильно подставляться. Многие каонай так умеют. Надо, чтобы удар вышел громкий, чтобы из одежды пыль полетела, а до тела плеть не достала. Ещё надо закричать, как от боли, на колени упасть, голову руками закрыть. Благородным господам нравится. Обычно они больше не бьют. Смеются, плюют и уходят.

Мне разобрало любопытство.

— А если тебя станут бить палкой?

— С палкой труднее, — признался Мигеру. — Можно смягчить удар, принять на себя. Но если человек бить умеет, всё равно будет больно.

Я припомнил, как Мигеру разделался с бандитами у дома торговца рыбой. Как это, должно быть, тяжело, да что там — невыносимо! Знать, что можешь избить обидчика в хлам — и не мочь ответить! Значит, умение подставляться? Так, чтобы противнику казалось: удар достиг цели, тебя корёжит от боли? Да, такое искусство может быть полезным. Враг думает, что ты уже ни на что не способен, а ты…

— Я зазнался, господин. Медленно соображаю, плохо двигаюсь. Решил, что нашёл тёплое место, что теперь я под защитой. Забыл, что служение Карпу-и-Дракону — не поблажка для нас, безликих. Что это шанс…

Он замолчал, закашлялся. Я был уверен: сейчас Мигеру чуть было не проговорился о том, по какой причине к дознавателям приставляют слуг-каонай. Тянуть из него слова клещами я не стал. Если ему запрещено рассказывать, значит, так тому и быть.

Всему своё время.

— Осьминог, — внезапно произнёс Мигеру.

И причмокнул. Несмотря на маску, я ясно услышал этот звук.

— Что — осьминог?

— Тот парень, который был женщиной… Вы с ним беседовали в лапшичной, помните? Он ел осьминога. Я тоже ел осьминога, в Лисбоа. Там его тушат с красной фасолью, овощами и перцем. Много перца, очень много. Ты запиваешь еду крепким вином, а во рту всё горит…

В его голосе звучала такая тоска, что я не нашелся, что ответить.

3 «Самурай Киото-доно»

Ближе к вечеру начал сыпать дождь. Я отвязал притороченную к седлу соломенную шляпу — настолько широкую, что она с запасом прикрыла не только мою голову, но и плечи. Мигеру поглубже натянул капюшон своего балахона. Кобыла мокла, но не жаловалась.

До почтовой станции мы добрались в сумерках. Сквозь щели в бамбуковых ставнях гостиницы пробивался тёплый охристый свет. А вот наружный фонарь то ли потух под дождём, то ли его не удосужились зажечь.

Неподалеку от входа имелся навес с коновязью. Я привязал под навесом кобылу, оставил Мигеру ждать вместе с усталым животным и сунулся в гостиницу. Там было чисто и гораздо теплее, чем на улице. В дальнем углу за низким столиком дымила трубками компания прилично одетых мужчин, по виду — мелких чиновников. Похоже, эти люди были вполне довольны своим пристанищем.