Повести о карме

Стоя на коленях, Иссэн возжигал курения. Послушников рядом с ним не было, но я видел, что они потрудились на славу. Камень на могиле, где покоился прах бабушки Мизуки, был установлен, укреплен и обтесан как следует. На вершину камня приклеили деревянную табличку с каймё — посмертным именем бабушки. Имя монах составил сам, используя редкие, вышедшие из употребления иероглифы.

Зачем тревожить душу покойницы, произнося вслух её настоящее имя? А так произноси, не произноси, хоть язык до корней сотри — душа останется бесстрастна. Что же до каймё, произнести его где-то ещё, кроме поминальных обрядов, считалось дурной приметой.

— Страдания, источника, пути, пресечения пути — нет…

Какой же он маленький, подумал я о настоятеле. Это не привело к следующей, на вид вполне здравой мысли: «Какой же я большой!» Находясь рядом с Иссэном, я никогда не чувствовал себя большим.

— Нет познания, нет достижения, нет недостижения…

Я опустился на колени позади монаха.

— Она жива? — тихо спросил я.

Разумеется, я говорил не о бабушке.

Вместо ответа Иссэн свистнул. Из кустов вывернулась кудлатая собачонка и радостно тявкнула при виде меня. Знала, пройдоха: дружище Рэйден всегда захватит с собой что-нибудь вкусненькое. Разве у монахов, отказавшихся от мясной пищи, разживёшься лакомством?!

Хвост собачонки мотался из стороны в сторону: вот-вот оторвётся.

— Живая! — обрадовался я. — Хвала небесам!

— И весьма бодрая, — добавил Иссэн. — Я бы сказал, чрезмерно.

— Мики! Иди ко мне, красотка!

Собака облизала мне всё лицо.

— Наставник! Вы давали ей то, что я принёс вчера?

— Вчера на ужин она получила хорошую порцию. И сегодня на завтрак — тоже.

— Я боялся, что она сдохнет.

— Я тоже. Но, как видишь, совсем даже наоборот — Мики брызжет энергией.

— Это хорошо? Ведь правда, это хорошо?

— Для Мики — хорошо.

Завтрак? Дело близилось к ужину. Сбежать из дома я сумел лишь тогда, когда отец, утомленный побоями и лечением, заснул. Во сне он храпел, замолкал, опять начинал храпеть, вздрагивал, что-то бормоча — короче, меньше всего походил на героя древности. Мать утонула в домашних хлопотах, О-Сузу штопала прохудившуюся одежду — тут-то я и выскользнул на улицу, рванув со всех ног в гору, к храму.

Небо затянули облака, кучерявые как листья салата. Временами срывался дождь, но быстро затихал, уходил в сторону моря. Жара спа́ла, но я всё равно вспотел: от бега — и от возбуждения.

Что ждет меня в Вакаикуса?!

— Я принёс вам лекарство, наставник. Обещал и принёс.

— Благодарю, Рэйден-сан.

Иссэн принял из моих рук настойку с женьшенем. Ну да, медвежья желчь, мясо ужа — помню, как же! Открыв флакон, настоятель принюхался, потом отпил капельку. Спустя минуту он сделал глоток побольше.

— Совсем другое дело, — произнёс он. — Совсем другое.

— Как вы, наставник?

— Я? Чудесно. А ты? Как ты, юный упрямец?

Я не нашёлся, что ответить.

— Знаешь ли ты, на чем держится очарование? — спросил Иссэн.

Я давно привык к тому, что он меняет тему разговора быстрее, чем сенсей Ясухиро бьёт плетью. В детстве это доводило меня до бешенства. Казалось, старик издевается над своей жертвой, травит её словами, как гончими псами.

— Это четыре резных столба: саби, ваби, сибуй и югэн. Саби — это естественность бытия. Оно кроется в несовершенстве: патина, ржавчина, мох на камне. Время, накладывая свой отпечаток, выявляет суть вещей. Ваби — это обыденность. Простота, воздержанность, отказ от лишнего, броского, нарочитого. Сибуй — это сочетание первых двух качеств, их слияние. Естественость и обыденность, то есть хороший вкус. Если нож сделан из отличной стали, он не нуждается в хитром орнаменте. И наконец, югэн. Намёк, недосказанное, оставшееся невидимым…

Монах повернулся ко мне:

— Ты уверен, что всё нужно доводить до конца?

— Да!

— Не боишься, что очарование превратится в разочарование?

— Нет!

— Что ж, тогда слушай.

4 «Или он не в счёт?»

— Судзуму-сан! Откройте!

В ответ — басовитое ворчание.

Нет, это не аптекарь ворчит. Это небеса ворчат. Это сердится бог-громовик Рэйден, в честь которого меня и назвали. Пляшет, бьёт в боевые барабаны. На кого он сердится? Ну не на меня же! Богу подлые дела не по нутру. Он подлецов молнией карает.

— Открывайте немедленно!

Я замолотил кулаком в запертые двери. Створки ходили ходуном, но держались. Над головой по небу — мглистому, быстро чернеющему — неслись клочковатые тени. Они смахивали на злобных духов, учуявших поживу. В прорехах мелькали колючие искры звёзд. Улицу поливал дождь: припустит, стихнет на миг — и вновь зарядит, как бешеный. Порывы ветра раскачивали жёлтый фонарь на углу. По размокшей улице, подражая буйству теней небесных, метались тени земные.

Самой буйной была моя собственная.

— Я всё знаю! Открывай, негодяй!

В лавке стукнуло, зашуршало. Лязгнул засов, дверь открылась. Я как раз собирался пнуть её хорошенько — и чуть не угодил ногой по живому человеку.

— Я всё…

— Простите, Рэйден-сан! Простите меня!

Хрупкая девичья фигурка скользнула наружу, под секущие плети дождя. Рухнула на колени, только брызги полетели:

— Я виновата! Я во всём виновата!!!