Повести о ростовщике Торквемаде

— Она глупа и чужда всему, что выходит за пределы органических потребностей. Она незнакома с элементом любви. Страсти не существует для этой красивой индюшки, этой прелестной ангорской кошечки.

Морентин не придавал значения высказываниям приятеля и заранее предвкушал сладость победы, которую он несомненно одержит, когда это пройдет. Но Сарате, один из немногих друзей, решавшихся вслух опровергнуть клевету, отнимал у Морентина всякую надежду, уверяя его, что материнство, разбудив в молодой женщине инстинкты весьма далекие от стремления развлечься, сделает ее до глупости честной и неспособной к иным порывам, кроме нежности к ребенку. Оба приятеля подолгу спорили на эту тему и кончили тем, что разругались, — Сарате назвал Морентина самовлюбленным хлыщом, а Морентин бросил приятелю обвинение в педантстве.

Дон Франсиско ухаживал за женой, как за малым ребенком, видя в ней хрупкий сосуд с созревающими внутри математическими формулами, которым предстоит в скором времени вызвать переворот в мире. Фидела была для него залогом появления нового божества на земле — провозвестника науки о числах, несущего вместе с таинственной догмой количества обновление гниющему миру, долгие века прозябавшему среди пустых поэтических бредней. Он облекал свои мысли в иную форму, но таков был mutatis mutandis их смысл. На преувеличенные заботы мужа Фидела отвечала слащавой и приторной ласковостью — единственным доступным ей выражением любви, напоминавшей нечто среднее между любовью к животным и дочерней привязанностью к отцу.

До сих пор все тепло ее сердца было сосредоточено на Рафаэле; но последнее время она редко задумывалась о том, хорошо ли он поел и как себя чувствует. Заботы старшей сестры о слепом брате освобождали Фиделу от необходимости уделять Рафаэлю время; все реже удавалось теперь ему проводить вечера в задушевной беседе с женой Торквемады. Между братом и сестрой возникла отчужденность, проявлявшаяся в едва уловимых интонациях и поступках, понятных лишь одной проницательной и догадливой Крус.

Как-то, вернувшись домой после обычных деловых рейсов, Торквемада застал Фиделу в слезах. Крус вышла из дому за покупками. Руфины, часто приходившей проведать мачеху (которая, скажем мимоходом, встречала ее всегда приветливо), в тот день не было; скряга заволновался.

— В чем дело, что с тобой? Почему ты одна? А где Руфина, будь она неладна, о чем она думает, почему не придет посидеть с тобой? Ведь дома ей решительно нечего делать! Ну, о чем же ты плачешь? Расстроилась, что мне отказали в кресле пожизненного сенатора? — Фидела отрицательно покачала головой. — Ну, я так и знал, что не из-за этого. В конце концов не все ли равно, пройду по выборам, хотя, говоря откровенно, сенаторское кресло не заполнит в моем сердце никакого пробела… Фидела, скажи мне, о чем ты плачешь, а то я не на шутку вскиплю, помяну всех угодников да наговорю разных хороших словечек из тех, что у меня сыплются с языка, когда на меня найдет.

— Я плачу… потому что мне хочется плакать, — ответила Фидела и рассмеялась.

— Ба, ты уже смеешься, откуда следует, что причин для слез не было.

— Были… семейные огорчения.

— Но какие, ради всего святого?

— Так… из-за Рафаэля… — прошептала Фидела, снова заливаясь слезами.

. — Из-за Рафаэлито? Но в чем дело?

— А в том, что брат меня больше не любит.

— Велика важность! Я хочу сказать, из чего ты это заключаешь? Разве он снова принялся за свои глупости?

— Сегодня он мне наговорил таких оскорбительных вещей… просто ужас…

— Что же он сказал тебе?

— Многое. Мы заговорили о вчерашнем спектакле, Он принялся болтать что-то несусветное, смеяться, декламировать. Потом заговорил о тебе. Нет, не думай, оч не говорил о тебе ничего дурного, напротив — всячески тебя расхваливал. Будто у тебя сильный характер, и я тебя не стою.

— Он так сказал? Вздор, ты стоишь меня.

— И что ты достоин сожаления.

— Вот так так! Конечно, твоя сестра меня грабит, и он думает, что я совсем разорен.

— Нет, не то.

— Так что же, черт возьми?

— Если ты будешь так выражаться, я замолчу.

— Да я не выражаюсь, черт подери! Знаешь, твой братец мне оскомину набил. Повторяю, он набил мне оскомину, и кончится тем, что я буду избегать всяких точек соприкосновения с ним.

Глава 10

— Ни с того ни с сего он принялся говорить мне такие вещи, — продолжала Фидела, — и в таком трагическом тоне, ну в точности как говорил Гамлет своей матери, обнаружив…

— Что? Кто же, наконец, этот Гамле, черт его подери! Кто этот тип, который надоел мне не меньше самого Рафаэля, — ведь Сарате на каждом шагу его поминает. Гамле! Дался им этот Гамле!

— Гамлет — датский принц.

— Знаю, он вбил себе в голову выяснить — быть или не быть? Чистая ерунда! Как же, знаю, Но что общего у нас с этим олухом?

— Ничего. Но у моего брата в голове не все в порядке, и вот он сказал мне то, что Гамлет говорил своей матери…

— А эта, видать, тоже была хорошая птица.

— Конечно, хвалить ее не за что. Понимаешь, действие происходит в одной из прекраснейших трагедий Шекспира.

— Кого?.. А, того самого, что написал «Когда девушки говорят «да».