Повести о ростовщике Торквемаде

«Не знаю, что со мной происходит и как начинается проклятый приступ зависти. Подобно неожиданному взрыву, он в один миг поражает всю мою нервную систему. Все происходит быстрее, чем я успеваю высказать. Если злоба закипает во мне в ту минуту, когда я держу на руках племянника, я должен сделать сверхъестественное усилие, чтобы не придушить его. Порой меня охватывает желание с силой швырнуть Валентина об стену. А однажды я схватил его за шею. Это было так легко сделать, ведь надо сказать, что принц Асту-рийский не слишком толст; я слегка сжал руку, только слегка… Ребенок пискнул, и это спасло его. Мне вдруг почудился голос, — галлюцинация слуха: «Дядя, не души…» Ужасная минута! Совесть восторжествовала… но я был на волосок, нет, на тысячную долю волоска от преступления. Я боюсь, что в следующий раз сила вола ослабнет, восторжествует импульс, и, когда я отдам себе отчет в совершенном злодеянии, будет уже слишком поздно. Я приду в отчаяние, умру со стыда и горя… А встретившись в преддверии рая, мы, жертва и палач, посмеемся над нашими земными разногласиями… Какая жалкая мелочность! Не глупо ли соперничать, бороться за первое место? «Валентин, — скажу я ему, — помнишь, как я убил тебя за то, что ты был на первом месте? И не правда ли, ты на заре своего сознания тоже пытался уничтожить меня и дергал за волосы, умышленно желая причинить мне боль? Не отрицай. Ты был очень злой; гнусная кровь твоего отца говорила в тебе. И останься ты в живых, ты стал бы мстителем опозоренной семьи Агила и наказанием твоей матери, которая поступила низко, да, низко, став твоей матерью. Признайся: моей сестре не следовало выходить замуж за твоего грубого отца, вот я и не был бы тебе дядей. Если же допустить, что брак был неизбежен, тебе не следовало появляться на свет, нет, не следовало. Ты родился чудовищем, ошибкой природы». — Рафаэль на мгновенье умолк. — «Знаешь, в ту ночь, что ты родился, меня охватила жгучая зависть, и когда твой отец пришел и сообщил мне, что ты пожелал явиться на свет, я едва удержался, чтобы не разразиться проклятьями… Ну, вот, ты понимаешь… А теперь мы с тобой равны. Ни тот, ни другой не занимает первого места в доме, и оба мы, бесплотные духи, пребываем в вечности, носясь в бесконечном туманном пространстве, и, предоставленные самим себе, витаем среди хаоса в сиянии заоблачных высей…»

Глава 5

Крус умела двумя-тремя разумными словами вывести брата из состояния болезненного экстаза. Она успокаивала его, прибегая то к ласке, то к строгости. Однажды, когда Рафаэль вместе с Сарате сидел в будуаре сестры, на него вихрем налетела вспышка ненависти. Кормилица передала ему уснувшего Валентина, а сама прошла в соседнюю комнату за чистым бельем, но не успел Рафаэль взять в руки нежное тельце наследника, как лицо его исказилось, губы затряслись, словно от смертельного холода, щеки вспыхнули огнем, а руки судорожно сжались.

— Сарате, чертов Сарате, где ты?.. Ради создателя… — прохрипел Рафаэль. — Возьми ребенка, бери его, бери поскорее, иначе я брошу его на пол… Где ты? Я больше не могу. Сарате, возьми его… О боже мой!

Ученый быстро шагнул вперед и почти на лету подхватил ребенка, который с ревом проснулся; когда же испуганная мать вбежала в комнату, она увидела брата, в судорогах бившегося на диване. Рафаэлю удалось быстро овладеть собой: с нервной усмешкой он потянулся, разминая мускулы, и, пытаясь придать лицу спокойное выражение, сказал:

— Ничего, пустое… со мной творится какая-то ерунда… Похоже на то, что во мне прибывают силы… Я точно Геркулес или, пожалуй, наоборот: совсем тряпка — не могу даже владеть собой… Не понимаю. Что-то странное… Но все в порядке, я уже пришел в себя… Мне надо побыть одному… Помогите мне выйти, уведите меня отсюда… А как ребенок? С ним ничего не случилось? Бедняжка… ведь дети такие слабенькие! Девяносто восемь из ста погибают…

Старшая сестра тоже поспешила прийти и с помощью Сарате отвела брата в его комнату, где минуту спустя он уже спокойно беседовал со своим приятелем, вспоминая студенческие годы. Под вечер он попросил снова привести его в будуар Фиделы, и мирная беседа брата с сестрой была в разгаре, когда появилась Крус со словами: «Кажется, жители Леона уже окончательно решили чествовать твоего мужа в благодарность за его инициативу в постройке железной дороги».

Сарате, один из главных заправил в этом деле, подтвердил известие и добавил, что человек восемьдесят уже подписалось на банкет, а устроительный комитет постановил помимо леонцев дать возможность всем желающим участвовать в банкете, что сообщит празднеству характер национального чествования выдающегося человека, который отдал свое состояние и талант на службу интересам общества.

Не успели сестры добавить что-либо к сказанному, как в дверях появились Торквемада и Доносо.

— Тор, так тебе устраивают банкет? — сказала жена. — Меня радует, что чествуют не одних лишь поэтов и литераторов.

— Не знаю, к чему затевать подобные торжества…. Но что поделаешь, раз они настаивают? А моя линия поведения будет — кушать и молчать.