Повести о ростовщике Торквемаде

— Похоже на то, что вы им недурно обрисовали эту… дьявольскую бездну.

— Я полагал, что, выйдя за вас замуж по совету старшей сестры, Фидела отвернется от вас после первых же дней замужества, ибо вы внушите ей отвращение, гадливость…

— Мне кажется, что… Ну и ну!

— Я полагал, что сестры мои будут несчастны и возненавидят чудовище, которое они взялись приручить.

— Здорово! так-таки чудовище!

— Я полагал, что, несмотря на воспитательные таланты «папессы Хуаны», ей никогда не удастся ввести вас в общество, как она мечтала, и что каждый шаг нового выскочки в этом обществе лишь унизит и осрамит моих сестер.

— Кажется, я больше не ляпаю глупостей…

— Я полагал, что моя сестра Фидела не устоит перед соблазнами воображения и не останется безучастной к зову лучших лет своей жизни, словом, рассуждая логически и зная, что происходит, когда брак заключается между красивой молодой девушкой и неказистым стариком, я был свято и нерушимо убежден, что сестра совершит проступок, столь обычный в нашем обществе.

— Черт возьми!

— Да, сеньор, я так думал, признаюсь в моих низких мыслях, они были всего-навсего отражением мнения общества в моем мозгу.

— И вы вбили себе в голову, что моя жена способна на такое!.. Ну, а я никогда этого не думал, потому что как-то ночью Фидела сказала мне откровенно: «Тор, в тот день, что я тебя возненавижу, я брошусь с балкона вниз; но я никогда не изменю тебе. В нашем роду не знали измены, и так будет всегда».

— Конечно, она не могла иначе думать. Но не в этом было ее спасение. Я продолжаю: я считал, что у вас не будет детей, мне казалось, что никогда природа не благословит этот чудовищный союз и не позволит появиться на свет гибридному существу…

— Ну, ну, попрошу тебя не давать Валентину прозвищ.

— И вот, дорогой сеньор, все мои предположения оказались страшной ошибкой. Начиная с вас, первой и главной ошибки, — ведь не только общество приняло вас в свою среду, но и сами вы отлично вжились в это общество. Ваши богатства растут как морской прибой, и свет, который выше всего ценит деньги, видит в вас не рядового человека, который решился на штурм крепости, но высшее существо, обладающее необыкновенным умом. Вас делают сенатором, всюду принимают, вашу дружбу оспаривают, вам рукоплещут и славословят, не разбирая, разумно или неразумно то, что выговорите, вас ласкает аристократия, приветствуют средние классы, поддерживает государство, благословляет церковь, каждый ваш шаг в свете сопровождается успехом, и вы сами начинаете считать свою грубость — утонченностью и свое невежество — образованностью…

— Нет, нет, только не это, Рафаэль.

— Ну, если не вы — другие так думают, а это одно и то же. Вас считают необыкновенным человеком… Позвольте мне закончить; я отлично знаю, что…

— Нет, Рафаэлито; пусть меня считают тем, кем и раньше считали. Я открыто признаюсь, что я невежда, однако невежда sui generis. Кому по силам тягаться со мной в уменье добывать деньги?

— Так вот, вы обладаете громадным достоинством, если только можно считать достоинством способность загребать кучи денег.

— Отдадим должное фактам: в делах… не то чтоб я хотел похвастать… в делах я каждому дам сто очков вперед. Все здесь кругом олухи, я их и в грош не ставлю. Но это лишь в делах, а что касается остальных вопросов, Рафаэлито, следует прийти к выводу, что я грубое животное.

— О нет! Вы отлично приспособились к обществу и освоились с новым положением. Так или иначе, вас считают чудом, вам безудержно льстят. Доказательство тому — ваша позавчерашняя речь и неслыханный успех… Скажите мне с полной искренностью, положа руку на сердце, как если бы вы говорили перед подлинным исповедником: какого вы мнения о вашей речи и обо всех овациях на банкете?

Глава 11

Торквемада встал и, медленно подойдя к слепому, положил ему на плечо руку и начал серьезным тоном, словно собираясь открыть ему заветную тайну:

— Дорогой мой Рафаэлито, ты сейчас услышишь от меня сущую правду, то, что я думаю и чувствую. Моя речь состояла из непрерывного ряда общих мест: несколько фраз, выхваченных из газетных статей, одно-два удачных выражения, подцепленных в сенате, и пара словечек из арсенала нашего милого Доносо. Из всего этого я состряпал винегрет… Как говорится, ни головы, ни хвоста… Я плел все подряд, как придется. А какой эффект!! Полагаю, что они рукоплескали не оратору, а денежному тузу.

— Но позвольте, дон Франсиско, восторг этих людей был искренним. И причина ясна: поверьте, что…

— Дай мне досказать. Я считаю, что все мои слушатели, за исключением двух-трех индивидуумов, были глупее меня.