Повести о ростовщике Торквемаде

Надо обладать большой стойкостью и сильным характером, чтобы устоять перед чистосердечным, но не в меру назойливым гостеприимством, а Торквемада про все забыл, очутившись в кругу людей, равных ему по рождению и воспитанию. На первых порах недомогание было незначительным, с ним так успешно справлялась жадность, разбуженная любимыми кушаньями, что скряга махнул на все рукой, и пиршество шло своим чередом. Пустая болтовня отвлекала его от сигналов, посылаемых время от времени желудком. Но дойдя до каплунов, он все же уперся, ибо и в самом деле ощущал беспокоившую его тяжесть в животе. Каплуны! Vade retro. Зато он набросился на сочный, хорошо приправленный салат из латука, опрокидывая между прочим один стакан вина за другим.

— По правде говоря, мне все идет впрок, — повторял Торквемада. — Оно, конечно, тяжеловато, но и только; зато мне весело, я чувствую себя, как говорится, помолодевшим и готов каждую неделю повторять пирушку. Случись сейчас увидеть меня домашним, — вот рты пооткрывали бы от изумления! А я сказал бы им на это: «Вот вам и доказательство. Ведь раньше мой сеньор желудок даже чашки шоколада не мог переварить, а нынче… Стоило мне выйти из вашей орбиты, как я воспрял духом, да и желудок счастлив, что ему удалось, наконец, вырваться в иную сферу действия, совсем, совсем иную… Преступный замысел так и бросается в глаза…»

Впервые за этот день с языка ненароком сорвалось опасное слово; на миг рассудок скряги затуманился, и он беспомощно замахал руками в воздухе. По счастью, голова прояснилась. Придя в себя, он пожаловался, что ему тяжело вздохнуть.

— Пустое, — успокоил его Матиас, — стаканчик анисовой— и все как рукой снимет. Коласа!

В ожидании анисовой трактирщик прибегнул к простому, но верному средству — принялся хлопать больного по спине, да с таким рвением и горячим желанием оказать быструю и существенную помощь, что Торквемада взмолился:

— Хватит, старина, хватит. Не будь дикарем. Барабан я тебе, что ли? Ай-яй! Ну, кажется, проходит. Это у меня живот вздулся, да, именно вздулся… бррр!..

Он попытался было рыгнуть, но отрыжка колом застряла у него в горле, и от этого стало еще хуже. Анисовая немного облегчила его состояние, и он снова взял слово, чтобы выразить свое удовлетворение.

— Я придерживаюсь вашего мнения, то бишь думаю то же самое… об этом самом… Э, о чем это мы с вами говорили? Что за чертовщина, все вдруг из головы вылетело… с чего это я память потерял? Эй, ты, как тебя зовут? Вот здорово, позабыл твое имя.

— Матиас Вальехо, твой покорный слуга, — откликнулся хозяин, махнувший рукой на этикет после сытного завтрака и обильных возлияний. — Что? опять с головой худо?.. Что с тобой, Пакильо? Ерунда! Сущий пустяк. На, выпей-ка еще, и все пройдет… Валяй!

И трактирщик снова забарабанил кулаком по спине приятеля. Но дон Франсиско вдруг подался вперед и застыл, как туго набитый, осевший мешок.

— Хватит, говорю тебе, хватит. Твоими ручищами впору дорогу трамбовать… черт подери! Да, вспомнил, что я хотел сказать вам, сеньоры сотрапезники… вы предложили поднести стаканчик кучеру, что ожидает меня на улице… а я… совершенно верно!… я сказал: «Сеньоры, я придерживаюсь вашего мнения, или, другими словами, тоже думаю, что следует поднести стаканчик этому пьянчуге».

— Верно! — проревел Матиас. — Мне и в голову не пришло. Коласа!

— Так вот, положа руку на сердце, мне, как говорится, не по себе, — продолжал дон Франсиско, с видимым трудом удерживая в равновесии свой корпус. — У меня такое чувство, будто я проглотил вон тот крест, что из окошка виднеется… Глянь-ка, его больше не видно! Куда сгинула эта распроклятая Крус? Крус, мой крест, и на этом поставим точку…

— Друг ты мой сердечный! — воскликнул Матиас, подхватывая дона Франсиско, который, покачиваясь из стороны в сторону, ткнулся в хозяина. — Люблю тебя, как родного сына… Чтоб в голове малость прояснилось, выпьем-ка кофе… Коласа!

— Кофе мокко, — проговорил сквозь зубы Торквемада, силясь приподнять слипающиеся веки. — Кофе…

— С ромом или водкой? — Есть и фииь-шампань.

— Сеньоры, — невнятно простонал маркиз де Сан Элой, — мне худо… совсем худо, А кто скажет, что я здоров, погрешит против истины… против истины фактов… Я объелся, нажрался, как стадо свиней. Но клянусь священным писанием, что я справлюсь и все переварю, чтоб там дома не попрекнули… чтоб не надсмеялась надо мной… та самая… Что за чертовщина, опять забыл Скажи, Матиас, как ее зовут?

— Кого?

— Ну эту самую… сестру покойницы… Забыл ее имя… Ведь вот только что видел ее в окошко…

— Так это крест на Крепостных Воротах.