Повести о ростовщике Торквемаде

Матиас Вальехо состоял из тучного монашеского брюха, прикрытого зеленым в черную полоску фартуком, из-под которого виднелись ноги, с трудом умещавшиеся в непомерно больших ковровых шлепанцах, и из головы, похожей на огромный помидор, снабженный ушами, ртом и носом; при этом — добродушная приветливость, оглушительный смех и влажные кроткие глаза; словом, все доказательства чистой совести, склонности к выпивке и к спокойной сидячей жизни. Трактирщик прожил к тому времени шестьдесят лет и проживет еще больше, если не лопнет, как переполненный вином и расползающийся по швам бурдюк; связанный с доном Франсиско узами давней и тесной дружбы, Матиас был единственным человеком, который еще встречался с ростовщиком после его возвышения. В нарушение всякого этикета трактирщик заходил несколько раз на улицу де Сильва, а потом и во дворец Гравелинас, чтобы попросить у старого дружка взаймы денег, и тот охотно выручал его, не взимая даже процентов, — неслыханный и беспримерный случай в жизни великого финансиста. Надо заметить, что благодарный Вальехо возвращал ссуду в срок и с процентами, — то был толковый человек с немалыми достоинствами.

Как я уже сказал, кабатчик с торжеством втащил Торквемаду в лавку и, проводив в заднюю комнату, усадил его за крашеный деревянный стол, на котором неряшливо поблескивали липкие круги от винных стаканов; служанка кое-как наскоро обтерла стол тряпкой. Вальехо, его дочь, зять и два приятеля, сидевшие за столом в задней комнате, были ошеломлены появлением знатного сеньора; они положительно не знали, какими словами приветствовать и как угощать дорогого гостя, чтобы не уронить достоинства дома. Все озабоченно суетились; женщина отгоняла завсегдатаев, пытавшихся проскользнуть вслед за доном Франсиско в заднюю комнату; Вальехо хохотал густым басом, а зять почесывал голову, то снимая, то снова надевая шапку.

— Вот здорово, дон Франсиско здесь! Какая неожиданность… сеньор маркиз почтил своим присутствием нашу убогую лавчонку… Да ты…

Но тут кабатчик спохватился: когда-то он был на ты с Торквемадой, но меняются времена, меняется и обращение. Вальехо прикусил язык и поклялся про себя, что впредь будет осторожнее.

— Я прогуливался, — объяснил дон Франсиско, польщенный вниманием всей семьи, — и сказал себе: дай-ка взгляну, жив ли еще, не помер ли бедняга Вальехо… Сам я долгое время хворал…

— Как же, я слыхал и, поверьте, очень огорчался.

— Но теперь мне уже лучше, гораздо лучше, а все потому, что я решился совершить прогулку, плюнув на лекарей и все их снадобья.

— Нет ничего лучше свежего воздуха и сельской жизни. Я всегда говорю: вы, люди голубой крови, слишком много лечитесь и потому недолго живете.

— Нет, я так быстро не сдамся. Черт возьми! Знаешь, Матиас, чтобы не идти далеко за примером, я ведь как раз сегодня дал смерти пинка в зад… словом, послал ее подальше! Ха-ха! Но скажи, нельзя ли у тебя перекусить?

— Пресвятая дева Мария! Помоги мне, святой Христофор! И вы еще спрашиваете! Николаса, вот так здорово! Маркиз желает у нас позавтракать! Коласа, Пепон., понимаете — в нашем доме! Какая честь! Живо, гляньте, остались ли куропатки? Если нет, бегите за ними. У нас есть поросенок — пальчики оближете!

— Нет, поросенка не надо.

— Коласа… Что. же ты стоишь? Его превосходительство желает завтракать! Да ведь сам император всегерманский и всероссийский не мог бы оказать нам большей чести! Все точно с ума посходили. Вальехо хохотал до слез и топал ногами от радости. Он сам еще раз вытер стол своим зеленым фартуком, Николаса вытащила хранившуюся в сундуке шелковую скатерть с салфетками, — до сих пор хозяева никогда еще не принимали у себя столь именитых гостей. Надо сказать, что харчевня, равно как и лавка, сообщавшаяся с задней комнатой, принадлежала Вальехо, который и управлял обоими предприятиями. — У нас всего вдоволь, — сказал Вальехо, — колбасы свиные и телячьи, филе в маринаде, птица, красноперый спар, ветчина, баранина, кальмар под соусом, жареный поросенок, горох, отличная канделярская колбаса и свиная с перцем, — словом, что только вашей душеньке угодно!

— Ты пропустил одно блюдо, а у меня так и потекли слюнки, когда я его в окне увидел. Прямо приспичило, душа просит. И думаю, оно мне как раз на пользу пойдет. Не угадал? Бобы, подай-ка мне, брат, тушеных бобов! Черт возьми, пора уж вернуться к народным кушаньям, я ведь и сам из народа, и чем ближе к природе, тем, как говорится, сподручней.

— Коласа, слыхала? Его превосходительство сенатор желает бобов! Боже ты мой, такое простецкое кушанье! Но вы и яичницы с ветчиной отведайте, а потом просто ветчинки…

— Пока что бобы, и посмотрим, что скажет на это желудок, наверняка поблагодарит за такое вкусное блюдо. Видишь ли, Матиас, я придерживаюсь мнения, что всякое испанское и чисто мадридское кушанье в тысячу раз полезнее той дряни, что готовит мой повар француз; от нее и бронзовый конь на Большой площади захворает.