Повести. Пьесы

— Нет, я думал, — невпопад ответил тот. Коля развернул пирог, разломил надвое и больший кусок протянул пареньку.

— Мне вон тот, — показал глазами Павлик.

— Ешь, тебе расти надо.

Пирог оказался на редкость вкусный, с абрикосовым джемом и мягкими бугорками изюмин.

— Быстро кончилась сладкая жизнь, — сказал Коля, когда доели. — Ладно, авось еще когда перепадет.

Павлик вдруг спросил:

— Коль, а в мои годы ты каким был, добрым или злым?

— Я-то? — Коля хохотнул. — Да такой же лопух, как ты. Полный губошлеп. Все люди братья, весь мир — рай земной.

— Значит, добрый? — настаивал Павлик.

— Да, выходит, так, — весело согласился Коля и обнял парнишку за плечи, еще и этим подчеркнув свою с ним солидарность и общность судьбы.

— Но ведь ты сказал, банк берут добрые. Где же твой банк?

— Банк?

Коля растерялся — и от внезапности этой простенькой фразы, и оттого, что произнес ее именно Павлик, мягкий, болезненно тактичный. Банк…

Парнишка с ответом не торопил. Прошло минуты две, наверное. Повздыхав и подергав плечами, Коля ответил честно:

— С банком, брат, не очень получилось. Ну, да ладно — живем же! Пирог вон едим.

Больше утешить да и утешиться было нечем.

До дома шли молча, и каждого давила своя тяжесть.

Коля шарил мыслью по прошлому, искал — ну, не банк, так случай поприятнее, хоть какой-нибудь поплавок. Как назло, ничего не попадалось. Да и что прошлое, прошлое прошло…

Чтобы отвлечься, стал думать о Раисе. Представил ее себе там, на подоконнике, на площадке между этажами. Но виделся почему-то не распахнутый халатик, не тело в смуглом свете лампочки, а тот ее последний жалостливый взгляд.

Ночь была теплая, дышалось легко. В такую ночь хорошо идти — каждый шаг приносит свою маленькую радость.

На лето потянуло, на лето.

Двадцатого числа он наведался на почту. Вообще-то мог бы зайти и раньше. Но он всегда предпочитал переждать — стоит ли за одной бумажкой ходить дважды?

— Там перевод мне, — сказал он уверенно, сунув паспорт в окошечко.

Почтовая девушка побежала пальцами по картонкам с буквами.

— Николай Антонович, — прочла она вслух. — Да, есть.

— Вот и я говорю есть, — подмигнул Коля и взял листок.

— Еще письмо вам! — крикнула девушка уже ему в спину.

Он остановился:

— Какое письмо?

— Николай Антонович?

— Я, — растерянно подтвердил он, — я и никто иной.

— Вы что, не ждете письма?

— Письма-то? — Он вдруг сообразил: — Да нет, почему. Жду.

— От кого? — стала проверять девушка, повернув к нему конверт тыльной стороной.

— От Пантюховой Инны Михайловны, — сказал он и, еще не кончив фразу, понял, что несет глупость: откуда ей знать, что он здесь?

— Нет, — сказала девушка, — не от нее.

— Ну, тогда, значит, из Владимира, — уверенно предположил Коля.

Тут был резон, но очень малый: верный друг Лёшка знал все его адреса, однако писем не писал никогда.

— Нет, — повторила девушка и грустно, шевельнула губами — огорчилась за клиента. Поколебавшись, подсказала: — А из Горького не ждете?

— Вот это может быть, — сказал Коля, отворачивая лицо: он побледнел и сам почувствовал, что побледнел.

— Не ваше — отдадите, — сказала девушка, протягивая конверт.

— Само собой, — кивнул Коля, — но это, боюсь, мне.

Он отошел к измызганному чернилами столу, сел и принялся заполнять бланк перевода. Фамилия. Номер паспорта. Место постоянной прописки — вот смеху-то! — город Горький…

Коля вдруг отложил ручку и торопливо надорвал конверт. Но письмо вытаскивать, не стал, снова взялся за ручку. Ни к чему суетиться, сперва одно дело закончить.

Он вписал сумму прописью — семьдесят четыре руб. 00 коп. Строчка вышла кривая. Расписался. Вернулся к почтовой девушке, получил свои семь бумажек с мелочью и на вопрос, ему ли оказалось письмо, ответил бодро и как бы даже радостно:

— Мне, мне!

На улице, еще от двери не отойдя, вырвал письмо из конверта. От машинописных строк дохнуло роковым холодком казенной бумаги.

Коля бестолково завертел листки — не мог решить, с начала глядеть или с подписи. Руки тряслись, как у школьника.

Взгляд ухватился за обращение: «Здравствуй, папа!»

Ясно…

От этой ясности Коля словно бы обмяк, привалился спиной к стене, к грязноватой, в потеках, панели.

Ишь ты, выходит — папа!

Уже поспокойнее он перевернул последний листок. Дочка. Не сын, дочка.

Ну что ж, все законно. Как и быть должно. Она — дочка, он — папа.

Коля набрал воздуха, переждал дрожь в пальцах и начал читать подряд.

«Здравствуй, папа!

Ты, наверное, очень удивишься, получив это письмо. Но ничего сверхъестественного не произошло: стала перебирать всех, кто может о тебе что-нибудь знать, и «вычислила» дядю Лешу…»

Ишь ты… Коля скривился и сглотнул. Чего только не бывает! И сам он — папа, и Леша — дядя… Времена, что ли, меняются?

Он стал читать дальше.