Повести, рассказы

И вот он снова в Рахниевском лесу. На извозчичьей подводе тащится через лес в гору и под гору, не зная сам, почему и зачем едет он сейчас в местечко. Кого он хочет там убедить, что по окончании института ему захотелось обосноваться в местечке и он приехал посмотреть, не найдется ли для него работа? Кого он хочет убедить в этом? Своего возницу, молодого балагулу, который не сегодня-завтра тоже уедет отсюда навсегда? Или самого себя? Ну и что проку, если и удастся в местечке узнать о Дине несколько больше, чем рассказал возница? Недели две тому назад, перед осенними праздниками — «грозными днями»[5], он вез Дину Роснер со станции, она приезжала навестить могилу отца. Она все еще такая же красивая, как была. Сияет, как солнце. На днях он ее встретил с мужем на станции. Они снимали здесь, в ближнем селе, дачу. Его это не интересовало, он и не спрашивал, как село называется. Муж у нее представительный, высокий, солидный. Инженер. Но он старше ее, и, видать, намного. Рассказывают, был у нее другой жених, молодой, студент один. Но вмешалась одна девушка, как раз Динина подруга, и свадьба расстроилась. Та девушка, Этл ее зовут, тоже довольно красивая, но до Дины ей, конечно, далеко. Таких красавиц, как Дина, не найти, хоть весь свет обойди. Но зато Этл образованная. Студентка, на инженера учится.

Возница, очевидно, не узнал его, все допытывается, кто он и почему его так интересуют Роснеры. Неужели он за эти полтора года так изменился, что его и узнать нельзя? Наверно, этого молодого извозчика не было в то лето в местечке. Во всяком случае, когда Цаля впервые приехал в эти места и извозчики у станции кинулись к нему, вырывая из рук чемодан, он среди них этого парня не видел, и в клубе, среди народа, приходившего на лекции, он тоже не замечал его.

— Сказали тоже! Как вы могли меня заметить, если я жил тогда в Бершиловке! — воскликнул возница, приподнявшись на козлах, чтобы лошаденка не вообразила, будто о ней забыли и, если уж ее не подхлестывают, значит, она может делать все, что ей заблагорассудится. — Здесь «главным» извозчиком был Иоэл, а в Бершиловке я был «главным». Бершиловка тоже славное местечко. Оно недалеко отсюда, всего верст восемь будет, но намного меньше нашего. Я-то как раз здешний, и если вы, говорите, бывали у нас, то знаете, должно быть, и тестя моего, кузнеца Цемаха. Первая от моста кузница — его. Я зять Цемаха, Файтл, может, слышали?

Пробежав немного рысью, лошадка снова стала степенно вышагивать, насторожив уши, точно почуяла, что хозяин повел речь о ней.

— Обратно я переехал лишь этим летом. В Бершиловке больше нечего делать. Некого везти к поезду. Народ разъехался по всему белу свету, кто в крымские или херсонские степи, кто в Биробиджан, ну а тот, кто имел право голоса и было чем перебиться первое время, тот подался в город. Я тоже было записался на Херсонщину, чуть лошаденку не продал, но тут вдруг женушка моя передумала, уперлась — без родителя ни на шаг. А Цемах, тесть мой, значит, записался как раз в Биробиджан. Ей хочется в Биробиджан, пусть будет Биробиджан. Но все дело в том, что ее батя, тесть мой, значит, пока не торопится и в Биробиджан. Без дела он покуда не сидит, и ему, говорит он, еще не приспичило прикрывать кузницу. Я, можно сказать, тоже пока не бездельничаю. Была, слава богу, орава извозчиков, а остался, грех жаловаться, один я. А местечко теперь на месте не сидит. Все уезжают. Скоро и здесь некого будет возить. Но что же, есть здесь в окрестности два-три местечка, оставшиеся совсем без извозчиков. Если кто оттуда захочет уехать, ему без меня не обойтись. На себе пожитки к станции не потащишь. Ну, а уж когда и оттуда некого будет везти, отвезу я тогда к поезду самого себя и прости-прощай кнут и телега...