Повести, рассказы

Уже почти у самого выхода он вдруг остановился. Был уверен, что это ему померещилось, но все же вернулся и не спеша приблизился к токарному станку, у которого спиной к нему, к Цалелу, стоял человек в широких катанках, сером ватнике, зеленых стеганых штанах и в шапке с опущенными ушами. В движениях этого человека, которого он раньше видел мимоходом, было что-то заставившее Цалю остановиться почти у самого выхода и вернуться. Теперь, не доходя нескольких шагов, он снова остановился, на этот раз, чтобы на лишний миг продлить милый ему обман чувств.

Никто из них не мог бы потом рассказать, что произошло в тот короткий миг. Схватив ее за руки, он все еще не верил, что это она, и словно ему все еще надо было убедиться в этом, не переставал повторять про себя и вслух:

— Дина, Диник, дорогая...

Она что-то спросила, но так тихо, что он почти не расслышал. Кажется, она спросила, можно ли ее еще узнать. Он удивился: разве она не знает, что совсем не изменилась, что она такая же, как была. Он поспешил сказать ей:

— Такая же, как была. Та же Суламифь.

— Суламифь с выплаканными глазами...

— Но с той же светлой улыбкой. Сказать тебе, о чем я только что вспомнил? Ты, вероятно, уже давно забыла про это, но я ничего не забыл. Хочешь, я перескажу тебе все, о чем мы говорили в тот вечер, гуляя по шоссе и сидя у тебя на крылечке? Когда мы перед моим отъездом сидели у тебя на крыльце и ты говорила, что если не найдешь работу в местечке, то переедешь к брату в город и поступишь на завод, я невольно посмотрел на твои руки и не мог себе представить, как эти нежные пальцы прикоснутся к машине. Мог ли я тогда думать...

И, не смущаясь тем, что все смотрели на них, он припал к ее измазанным, натруженным рукам, пахнувшим машинным маслом, металлом, морозом...

— Я знала, что ты жив, — сказала Дина, глядя на него влажными глазами, — я запрашивала в Бугуруслане, в Центральном адресном бюро, и мне недавно прислали твой ленинградский адрес. Я написала бы тебе после войны...

— Этого адреса нет больше, Диник, — голос у Цалела дрогнул. — Беда случилась ночью, когда я был на заводе. Жена с ребенком не успели спуститься в убежище. Снаряд настиг их на лестнице. После несчастья завод не стал больше задерживать меня, и я ушел на фронт. Расскажи о себе. Как ты попала сюда? Где находятся твои?

— Я здесь с детьми. Муж с первого дня войны на фронте. Скоро год, как от него нет писем. Мама с сестрой и Годлом эвакуировались в Ашхабад. Мойшл на флоте. Часто получаю от него письма. Я поступила здесь на завод и стала, как видишь, токарем. Ты служишь здесь или только проездом?

— Позавчера прибыл с фронта и сегодня лечу обратно. Когда ты кончаешь? Я попрошу, чтобы тебя отпустили пораньше.

— Нет, нет. Не надо.

— Тогда я подожду у ворот.

Дина на минуту задумалась и, включая станок, сказала:

— Запиши мой адрес. Я живу еще с одной эвакуированной. — Она торопилась поставить его в известность, что живет в комнате не одна, и в этом он тоже узнал прежнюю Дину, и хотелось спросить, не зовут ли ее соседку по комнате Фрумой.

Цаля долго бродил по темным улицам большого, занесенного снегом города, пока добрался до глухой, затерявшейся улочки с одноэтажными деревянными домишками и низкими заборами.

В один из этих домишек с занавешенными окнами Цаля постучался, и через минуту, почти упираясь головой в потолок, уже стоял против Дины в маленькой узкой комнатушке, чувствуя, что теряет над собой власть и сейчас припадет к ее улыбающимся губам. Но ей достаточно было, закинув голову, отдалить от него лицо и повести бровями, и он снова увидел перед собой ту Дину, которая сказала ему в читальне: «Простите, вы ошибаетесь, мы не знакомы», — Дину, которую он не решался тронуть за руку даже после того, как встречался с ней не один вечер. Ему тогда казалось, что одним неосторожным движением может ее отдалить от себя, и он боялся этого. То же чувство было у него и теперь. Но он не мог так долго владеть собой, он не мог сидеть возле нее и не положить ее натруженную руку к себе на колени, не перебирать ее пальцы.

— Ты, наверно, голоден, Цаля. — Как Дина теперь была похожа своей заботливой преданностью на мать! — Подожди чуточку. Я сейчас приду, — она накинула на себя пальто, — забегу только в магазин. Я еще не успела отоварить карточки.

Цаля остановил ее:

— Никуда не надо идти. Если ты беспокоишься из-за меня, то разреши доложить: ровно час тому назад я поужинал.

— Прошу тебя! Оставь, пожалуйста. Ты, может, стесняешься?

— Клянусь, я не голоден. Ну, честное слово! — Он улыбнулся: ему приходится оправдываться перед Диной, как когда-то перед ее матерью.

Цаля снял с Дины пальто и опять повесил его на стену.

— Но чаю ты выпьешь? Хлеб с маргарином и сахар у меня есть.

Дина затопила железную печурку, и в тускло освещенной, отдающей сыростью комнатушке разнесся запах жареных картофельных очистков.