Повести, рассказы

Того же старика Свиридов встретил у Шлифера еще раз, когда снова пришел проведать его. Как и в первый раз, старик сидел в углу, опершись на свой толстый посох, будто странник, проделавший долгий и трудный путь. У него был вид человека, коему ведомо все на свете — и то, что свершилось до него, и то, что свершится после. Странно улыбаясь, он смотрел прямо против себя на стену, сверху донизу увешанную фотографиями покойной жены Шлифера Дины, чем-то напоминавшей портрет «Незнакомки» Крамского, висевший тут же на стене, — тот же гордый взгляд, те же полные, четко очерченные губы. Только вот улыбка у Дины была другая, ласковая, нежная, немного детская.

Теперь Свиридов вспоминает: когда он в первый раз зашел к Шлиферу, тот произвел на него впечатление человека, который никак не может поверить в случившееся, как это иногда бывает с людьми в большой беде. И это, наверно, было тогда для него спасением, помогло уйти от тяжелых мыслей. Когда же Свиридов навестил его во второй раз, Шлифер показался ему каким-то другим — он словно весь ушел в себя. Он молча сидел за столом и рисовал надгробный памятник.

Когда Свиридов собирался уходить, старик обратился к нему:

— Объясните мне, зачем этот человек развесил по всем стенам портреты своей покойной жены и теперь сидит и рисует надгробный памятник... Все суета сует...

Не этот ли старик пытается увести Шлифера с широкой дороги, по которой тот шел всю жизнь?

— А где ваш философ со своей суетой сует? — спросил Свиридов.

Кажется, звонят. Нет, это не к нему, это к соседу. Может, попросить соседа передать Азриелю, когда тот позвонит, что он, Цалел, куда-то ушел и вернется поздно? Азриель ведь может зайти с минуты на минуту, и в разговор, который он наверняка заведет со Свиридовым, конечно, втянет и его, Цалела. Старик, чего доброго, и при Свиридове может сказать бог весть что.

— Ну как, нашел он уже ответ, ради чего живет человок? — обратился Свиридов, поглаживая рукой свою русую бородку, к молчавшему Шлиферу. — Вот вы, Цалел Исаевич, когда шли в бой и в любую минуту могли погибнуть, задавались вопросом, зачем живет человек?

— Тогда, Виталий Андреевич, — ответил Цалел, пряча от Свиридова свои усталые глаза, — некогда было задумываться над этим.

— Ошибаетесь, товарищ Шлифер, если так думаете. Мне не пришлось быть на войне. Я тогда ребенком был. Но убежден, что и тогда люди думали об этом. Потому мы и одержали победу в войне, что знаем, зачем живем. Нет ничего для человека страшнее и опаснее, Цалел Исаевич, чем одиночество, замкнуться в своем собственном мирке. — И точно речь до сих пор шла только о поездке в Игарку, Свиридов продолжал: — В Игарку прибывает лес для нашего завода. Он предназначен для выполнения особо важного заказа. Нужно на месте посмотреть его опытным глазом. У нас на заводе нет более подходящего человека, чем вы. Выехать надо на будущей неделе. Времени, чтобы подумать, у вас, по-моему, достаточно.

— Надолго надо ехать? — спросия Цаля, рассеянно глядя на Свиридова.

— Думаю, не больше чем на неделю. Ну и около недели, вероятно, займет дорога. Вам вообще следовало бы вернуться на завод. Подумайте и об этом, товарищ Шлифер.

Азриелю, который пришел вскоре после ухода Свиридова, Цалел ничего не сказал. Он заранее знал, что скажет Азриель и какой даст совет. Лучше всего, скажет Азриель, сидеть дома, никуда не ехать.

19

Весь день ветер гнал из тайги серые хмурые облака и раскачивал темные воды Енисея, а к вечеру утих, будто и не было его. Осталась только зимняя стужа, ежеминутно готовая разразиться снегопадом. На этот раз снег вряд ли растает так быстро, как на прошлой неделе, когда Цалел приехал; в такой холод снег, того и гляди, долежит до самого лета. Послушать геолога, живущего в одном номере с Цалелом в маленькой бревенчатой гостинице, тут лета и вовсе не бывает, только ветер да снег. Неудивительно, что сосед по комнате смотрит на Цалела как на чудака, — видимо, удивляется, зачем это Шлиферу, которому уже за шестьдесят, понадобилось отправляться в такой дальний тяжелый путь, к берегам холодного серого Енисея, где не сегодня-завтра установится санный путь. А вот Свиридова Цалел ничуть не удивил, когда сообщил ему, что едет. Он сразу почувствовал, что ничего другого Свиридов от него и не ждал. По-видимому, Виталий Андреевич знал и то, что Цалелу, быть может, придется несколько дней дожидаться, пока лес, который прибудет в Игарку, перегрузят на баржу и отправят в Красноярск, а уж оттуда железной дорогой на завод, — не потому ли он так торопил его с отъездом? Вообще Цалелу кажется, что его послали совсем не потому, что он разбирается в лесе. На заводе есть и еще такие же знатоки леса, как он. Свиридов, очевидно, имел в виду другое, что-то более важное. С тех пор как Цалел сюда приехал, его не покидает чувство, будто Свиридов тоже здесь, где-то рядом, и наблюдает за ним, как наблюдают за человеком, делающим первые шаги после тяжелой и длительной болезни.

— Еврей, кажется? — услышал вдруг Цалел.

Человек, который это сказал, даже не остановился, будто вовсе не к Цалелу обращался.