Повести, рассказы

Куда ей сейчас податься? Пойти позвонить в филармонию и спросить, где теперь на гастролях ее муж? Нет, до этого она не унизится. Она слишком себя уважает. А может быть позвонить домой? В письме Генрих же пригласил эту Фриду к себе. Но отсюда звонить нельзя: Генрих не снимет трубку. А телефона-автомата, без этих длинных гудков и телефонистки, чтобы он не догадался, что это звонит ему она, здесь нет. Для этого надо поехать в соседний город. На автобусе туда два — два с половиной часа. Звонить надо только ночью. Он же не будет с вечера сидеть со своей «дорогой и необыкновенной» дома. Конечно, проведут вечер в ресторане. Когда он услышит обыкновенный звонок, никогда не подумает, что это звонит Лина. Генрих знает, что в этом городе нет автоматов. Она позвонит, но не отзовется, будет молчать. А может быть, отозваться и сказать, что ей придется здесь задержаться еще на несколько дней. Только бы не подвел ее голос, ее собственный голос.

3

Даже после того, как Лина свернула в незаметную улочку, где уже не должна была бояться встречи с Михаилом Ефимовичем, она все же продолжала идти по-прежнему быстро, словно от кого-то убегала и от кого-то пряталась. Этот «кто-то» с самого начала, как только вышла из гостиницы, была она сама. Впервые за все свои тридцать семь лет Лина встретилась с глазу на глаз с самой собой и от самой себя хотела убежать, — Лина, которую все ее друзья и знакомые считали смелой, решительной, оказалась совсем не такой. И первой узнала об этом она. И еще она узнала: как бы она с собой теперь ни боролась, не победит в себе ту Лину, которая час назад с такой силой бросила ее на пол, а теперь гонит ее в соседний город к телефону-автомату, уговаривает оставить незаконченную работу, вернуться ночью домой, тайно, по-воровски проникнуть в свой собственный дом, чтобы застать их вместе, как будто от того, застанет она их или не застанет, что-либо изменится. С той минуты, как Лина прочла письмо Генриха, между ней и мужем все кончилось. Он, конечно, попытается оправдаться перед ней, может даже сказать, что Фрида — выдуманное имя, что он не перепутал конверты, а послал это письмо с умыслом, хотел возбудить ее ревность, ему казалось, что в последнее время она отдалилась от него. Генрих, возможно, смог бы ее уговорить, она хотела, чтоб он ее уговорил, но вернуть ее ему никогда не удастся. Никогда! И что бы ни произошло сегодня между нею и Михаилом, она не чувствовала бы себя потом перед кем-то виноватой. С той минуты, как она получила его письмо, она не должна перед Генрихом оправдываться. Ни перед кем не должна оправдываться. Она свободный человек!

«Вы свободный человек! Вы не должны ни перед кем оправдываться! Вы свободный человек!» — звучало у нее в ушах. Лина это так отчетливо слышала, что невольно оглянулась, словно надеялась увидеть возле себя того, кто все время ее уговаривал вернуться в гостиницу, убеждал ее в том, что отныне она свободный человек и не должна ни перед кем оправдываться, ни перед кем чувствовать себя виноватой.

Узкая пыльная улочка с деревянными домами и заборами, за которыми тянулись к заходящему солнцу ветки, густо увешанные прозрачными яблоками, постепенно спускалась с горы и неожиданно привела Лину к отлогому берегу полноводной реки, где она могла встретить знакомых. Если Михаил Ефимович не пошел без нее в кино, то вполне возможно, что она и его здесь встретит. А Лина надеялась, что эта узкая тихая улочка надежно спрячет ее, чтобы никто не видел, как она убегает от самой себя.

Река здесь гораздо шире, чем там, выше, где Лина две недели назад сошла с теплохода. С тех пор как приехала сюда, она так успела привыкнуть к зелено-голубой воде молодого моря, что плещется за окном ее рабочей комнаты на гидроэлектростанции, что перестала замечать реку, так же как не замечала четырех- и пятиэтажных домов с балконами в деревнях и поселках, которые она проезжала. Но как бы широка ни была здесь река, Лина с легкостью бы ее переплыла, будь с ней купальный костюм. Вышла бы на тот берег и ушла бы в зеленые, густо заросшие горы, которые смотрятся в воду, дивясь своей красоте. Видимо, она здесь, на берегу впервые, иначе уже знала бы вот эту разрытую гору с глубоким карьером, из которого то и дело выезжают самосвалы, нагруженные известняком, отнятым силой у обнаженной горы и тем самым словно униженной перед соседними горами. Эта голая гора выглядела как оставленный в центре прекрасного нового города безглазый каменный остов сгоревшего дома, чтобы остальные дома не забывали об их возможном конце. Да, конец этой голой горы уже близок, еще год, еще два — и ее до основания разроют, сровняют с землей. А гора — это не лес, который можно вырубить и снова засадить и вырастить, снова воскресить.