Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

В венецианское окошко широким потоком лилось солнце, в его сизой мути кружились пылинки, в столовой гремела посуда. Накрывали на стол. Аркадий Петрович невольно прислушивался, как там стучали чьи-то каблуки, передвигались стулья тонко звенело стекло. Все было по-старому, жизнь шла будничным, обычным ходом, и странно было думать, что произойдет какая-то перемена. Однако она должна была произойти. Это вносило двойственность в его настроение. Снова собирал всякие тревожащие мелочи – наглый вид Савки, упрямство Ферапон-та, неуважение к нему встречных крестьян,- и ему хотелось, чтобы неизвестное «завтра» пришло наконец и повело игру, острую и опасную. Как он будет завтра держаться? Станет ли стрелять и защищаться или спокойно отдаст мужикам землю? Не знал. И в том, что он пока этого не знал,- помимо всяких рассуждений,- таилось любопытство к неизбежному «завтра».

Вынул часы и посмотрел.

– Без десяти двенадцать,- сказал громко. И подумал: «Значит, осталось меньше суток».

Завтра… Вдруг представил себе завтрашнее утро… С криком сойдется во двор все общество, тонко завизжат бабы, ссорясь из-за клочка земли… дети станут заглядывать в окна и лазить по террасе, будто у себя дома.

Снова вынул часы.

Прошло четыре минуты.

Фу-у-у!…

Поднялся с кушетки на разбитых старческих ногах и подошел к окну.

Далеко, до самого горизонта, волновались на ветру нивы, равнодушные к тому, кто будет владеть ими, издавна привыкшие лишь к мужицким рукам.

За обедом Антоши не было.

И опять кабинет. Опять сказывалась «дворянская кровь», говорил рассудок, мучила совесть, каждый по-своему, а под всем этим – только острое любопытство к тому, что будет и как оно будет. Наполнил комнату дымом сигары, избороздил пол петлями шагов, насытил воздух мыслями, а все же завтрашний день сидел в нем, как пуля, которую не разрезав тело, никак не извлечь.

По двору промчался Антоша в пыли, на взмыленной лошади, и слышно было, как он прошел прямо в комнату к Софье Петровне, а в столовой тем временем стали собирать для него обед.

«Уж немного осталось… ночь и несколько часов»,- поглядывал на часы Аркадий Петрович.

Тени росли… Солнце собиралось садиться за конюшней. Пастух пригнал с поля стадо. Коровы важно несли в загон свое голое розовое вымя и крутые рога. Жеребята прыгали по зеленому двору.

«Неужели завтра и это станет не моим?» – с грустью подумал Аркадий Петрович и вдруг услышал, что Лнда говорит:

– Ты не волнуйся, папа, но…

– Что такое? – быстро обернулся он к дочери.

Она стояла в дверях с бледным лицом мадонны и скорбно растягивала губы.

– Не надо слишком волноваться… пришли казаки…

– Как… казаки?

– Губернатор прислал… Стоят на дороге.

Аркадий Петрович даже отшатнулся. Кровь вдруг бросилась ему в лицо, зажгла лысину, и среди этого пожара выделялись желтые усы и сердито плавали глаза – серые, поблекшие, как два замерзших озерка.

– Что же это такое? Я не просил… А, понимаю, это заговор против меня!… Черт!… Я не допущу… Позвать Антошу!

Он даже поднял руку, сухую, барскую белую руку, будто собирался побить Антошу.

– Я думаю, что… – в испуге сказала растерянная Лида.

Она что-то хотела добавить, чтобы успокоить отца, но он

бегал, как разъяренный петух, бьющий себя крыльями и вытягивающий шею перед решительным боем.

– Подать Антошу!

Запыленный и потный, на разбитых седлом ногах, появился в дверях Антоша. За его спиной пряталась встревоженная мать.

– Ты привел казаков?

– Я или не я, это, папа, не важно,- засюсюкал Антоша, расставив ноги в офицерских брюках.

– Ага! Не важно… Ну хорошо, так я же вам покажу!… Я их быстро прогоню… Пустите! – кричал он на всех, хотя его иикто не держал, и бегал по комнате, словно совсем потерял рассудок.

– Аркадий… успокойся, Аркадий!… – молила Софья Петровна, расставляя руки в дверях.- Ты же видишь – ночь, люди столько прошли, утомились, голодны; мужики их не принимают… Как же так можно?…

– А что мне люди… хорошие люди! У меня – и вдруг казаки!… Пустите меня сейчас же…

– Но, папа, мне кажется, что… – вмешалась Лида.

– Прогнать нетрудно,- перебил Лиду Антоша, – только что же из этого выйдет?… Корма в селе теперь не достанешь, да мужики и не дадут добровольно… разве грабить начнут… Если ты этого хочешь, прогони!…

– Ах, бедные лошади,- вздохнула Лида,- разве они виноваты?…

– Что ты сказала? – остановился против нее Аркадий Петрович, поднял брови.

– Я говорю, папа, что лошади не виноваты…

– Их можно бы поставить на ночь под навесом возле конюшни,- отозвался Антоша.

– И дать овса… не обеднеем от этого…-прибавила Софья Петровна.

– Оставьте, пожалуйста, ваши советы при себе! Мне они не нужны… – носился по комнате Аркадий Петрович, хватаясь за голову.- Я и сам знаю, что лошади не виноваты,- остановился он возле дочери.- Это ты правду сказала. Лошади здесь ни при чем… ну и что же из этого?

Но тон уже был неуверенный. Аркадий Петрович словно увял. Кровь у него отхлынула, усы слились с лицом, глаза утратили твердость холодного льда, в них уже светилось что-то покорное и виноватое, когда он взглянул на сына.

Поколебался минуту и неожиданно спросил:

– А хватит у нас овса?