Повести разных лет

Воробьев хочет что-то сказать. Марья Львовна делает ему знак молчать и вновь тревожно прислушивается. Хлопнула дверь, одна, другая. Вбегает  П о л е ж а е в. Он останавливается посреди комнаты, задыхаясь и ничего не видя вокруг себя. Его обступают Марья Львовна и Воробьев. Он отстраняет их и через силу бежит к окну. Цветы и любимый кактус мешают ему смотреть на улицу — он сталкивает их на пол. На улице ничего не видно. Оборачивается. У него перекошенное лицо.

П о л е ж а е в (хрипло). Арестовали. (Идет вдоль окон, роняет еще один цветок. Марья Львовна и Воробьев застыли на своих местах, не сводя глаз с Полежаева. Тот медленно, далеко обходя Марью Львовну и Воробьева, идет в кабинет. Останавливается на пороге. Еще раз оглядывает их. Неожиданно кричит.) Не смейте ко мне входить! Никто! Никого мне сейчас не надо! (Щелкнул замком.)

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ (происходит в ноябре 1917 года)

Та же гостиная, что и в первом действии. Только в ней больше мебели и вещей, собранных из других комнат. Большой стол посредине, буфет у двери. Но тот же рояль и диван и много цветов. Теперь это гостиная и столовая вместе. На столе горит керосиновая лампа. В комнате никого. Как и прежде, тихо. В дверь заглядывает  М а р ь я  Л ь в о в н а  в старенькой шубке. Заглянула и скрылась, затем появляется снова, уже без шубки, но в шляпке и в теплом платке поверх шляпки. Идет прямо к столу и зябко греет над лампой руки.

М а р ь я  Л ь в о в н а. Дурацкая погода. Слышишь, Дима? Стужа, а сверху поливает. И ветер страшный. Ничего не поделаешь: ноябрь в Питере — он такой. (Старательно греет руки.) Ноги еще туда-сюда, а вот руки — главное. Сейчас переписывать для тебя, а руки как грабли. (Прислушивается.) Ты слушаешь меня?

Никто не отвечает.

Ничего не слышит. (Кричит.) Дима!

Молчание.

А еще говорил: ты нужна сейчас, приходи скорее, кроме тебя никто не разбирает мои каракули… Это верно. (Осторожно приоткрыла дверь, заглядывает в кабинет.) Готово, Дима? Можно переписать?

Г о л о с  П о л е ж а е в а. Сейчас, сейчас. Последняя страница.

Марья Львовна решительно стаскивает с головы платок и шляпку и входит в кабинет.

Ты знаешь, вот здесь я сам не могу разобрать, что написал.

Г о л о с  М а р ь и  Л ь в о в н ы. Здесь? Ну что ты! «Гражданское мужество»… Я сразу прочитала.

П о л е ж а е в. Молодец!

Г о л о с  М а р ь и  Л ь в о в н ы. Так я пойду переписывать.

Г о л о с  П о л е ж а е в а. Пожалуйста, Муся, а то в типографии не разберут. Известно, газетные торопыги. Придется в следующем номере извиняться перед читателем: напечатано «пуговица», читай «богородица».

М а р ь я  Л ь в о в н а  выходит из кабинета, устраивается с чернильницей и бумагой за столом, у лампы. Пишет, прочитывая некоторые слова вслух.

М а р ь я  Л ь в о в н а. «Всего месяц назад, в октябре тысяча девятьсот семнадцатого…», а это? «Свое славное кра…», «свое славное…». Не понимаю.

Выстрел за окнами. Марья Львовна вздрагивает и прислушивается. Затем снова склоняется над бумагами.

(Озабоченно.) Вот здесь и я не могу разобрать. «Кра… кра…», что такое?

Г о л о с  П о л е ж а е в а (укоризненно). Кра! Кра! Красное… Ну конечно, красное знамя. Дай я поправлю…