Повести разных лет

Дядя Корень подошел к крыльцу, неспешно поднялся на две ступеньки и скромно подал Базилю свою драгоценную балалайку.

— На, позабавься, парень, а мы поработаем в свое удовольствие, — сказал дядя Корень обычным своим шутовским голосом. Лицо у него было тоже обычное, в веселых морщинках.

Базиль улыбнулся и доверчиво протянул руку за балалайкой, желая поддержать шутку. В ту же секунду он ясно увидел, как незнакомо перекосилось лицо дяди Корня: веселые морщинки слились в одну злобную, дядя Корень взмахнул балалайкой… Базиль отдернул руку, но было уже поздно: ладонь постыдно горела. Шутка Корня на этот раз была злой. Да и вряд ли шутил дядя Корень: он стоял перед Базилем, дрожа от желания еще раз ударить.

— Чтобы я, — бормотал дядя Корень, — чтобы мы сегодня… Вот я тебе, паскудыш!

Толпа между-тем уж опять ревела в один трубный голос, и трудно было понять — хохот это или гнев. Все равно, Базиль чувствовал, что то и другое направлено на его голову. Он чувствовал также, что сам смелеет и проникается злым желанием покорить толпу. И, словно обрадовавшись подоспевшей решимости, поторопился запальчиво крикнуть (скорее взвизгнул, чем крикнул):

— Se taire! — что означало по-русски: молчать!

Но никто не обратил внимания на смешную французскую его запальчивость. Тогда Базиль сошел с крыльца, подошел к дяде Корню, кричавшему в первых рядах, и молча вытянул его за плечо из толпы. Дядя Корень позволил увести себя в хозяйскую светелку, а там Базиль объявил ему:

— Можешь сказать всем, что Шихин выкатит бочку вина за то, что станете работать в праздник. Иди и скажи. А теперь уходи, пожалуйста… — добавил Базиль плачущим голосом и сел на лавку.

У него разрывалась голова от боли, от насильственных слов и мыслей. Он не смотрел на Корня и ждал только, скоро ли тот уйдет. Он знал, что теперь может быть «спокоен», рабочие поймут, здраво рассудят, что их и так, и без бочки, не сегодня, так в следующее воскресенье заставили бы работать, ну а бочка все-таки подсластит им оброк.

Это и было райское средство.

Дядя Корень переступил с ноги на ногу и сказал тихо и уж опять шутливо:

— На, парень, побереги ее, махонькую.

— Положи тут на стол, после работы возьмешь, — ответил Базиль не оборачиваясь.

Как-то особенно кротко улыбаясь, дядя Корень положил на край стола заветную свою музыку. Базиль уронил голову рядом с ней и закрыл глаза. Все так же жалостно улыбаясь, дядя Корень осторожно погладил красивые волосы Базиля и проговорил мягко:

— Слаб ты, парень. Да и я, знаешь, слаб. Ну, да Шихин нас с тобой выучит. И ты будешь без жалости, и я когда-нибудь буром тебя зашибу.

Глава шестнадцатая

Стоит только начать. Стоило только Базилю один раз потрафить купцу, как дальше пошло все своим чередом. Шихин давал поручения, Базиль исполнял. Шихин оставался доволен, хвалил, поощрял. Его поощрения, в сущности, походили на поощрения Павла Сергеевича, разница заключалась лишь в том, что Павел Сергеевич манерно подчеркивал: «Видишь, мой друг, как я откровенен с тобой, замечай и считай поощрением». Шихин тоже был откровенен, в награду за послушание посвящал Базиля в свои коммерческие секреты, но у него это выходило проще, естественнее, как-то сердечнее.

Базилю пока не приходилось жалеть о потерянном аглицком рае. Условия жизни на острове были бы очень трудны всякому, не увлеченному манией двигать горы для искусства, — Базилю же было все нипочем. Летом обильные ночные туманы с моря, садящиеся на камень, осень, воющая среди развороченных скал, лютая зима… Но тем более нипочем ему были чужие беды, он к ним привык. Что ему ревматические боли, от которых стонали рабочие по ночам в своих дощатых бараках! Что грыжи от непосильных тяжестей, трясучие лихорадки!

Зимою люди отмораживали себе пальцы рук и ног, ничем не залеченные суставы пожирал антонов огонь, и люди умирали от заражения крови. Зато в морозы отлично раскалывался гранит. Это делалось так: в подготовленные днем небольшие трещины наливали воду, ночью мороз делал свое дело, и к утру скалу разрывало. Базиль вскакивал рано утром с постели в своей теплой светелке, набрасывал на себя подаренный Шихиным полушубок и резво бежал посмотреть на расколотую скалу. Так мальчик, едва стряхнув сон, бежит взглянуть на подмерзшую за ночь ледянку для катанья с горы, сколоченную им накануне.

Шихин наблюдал за ним в эти белые зимние дни с особенным удовольствием и не скрывал, что доволен. Длинная, узкая рыжая борода купца ярче обычного пылала на фоне снега. Купец улыбался как можно ласковее и говорил:

— Бегаешь — и о Париже небось забыл? Ладно, будет тебе и Париж на закуску, знай бегай. Не пожалею своего кармана, отправлю доучиться, авось будешь знаменитым архитектором, так и мою старость успокоишь. Повезло тебе, Васёк! Челищев не усыновил, так Шихин сам навязался отцом быть под нищую свою старость… Кроме шуток, Васёк, на меня крепко надейся.

— Крепче, чем на каменную гору? — шутил Базиль, в то время как сердце его прыгало от радости.

Шихин отвечал самым серьезным тоном:

— Каменные горы на части дробим, а уж мое слово нерушимо.