Повестка в космос

Кто же я теперь? Кто я? Если я способен выжить без воздуха, если я вдруг вижу в темноте, выживаю при коллапсе пространства, то кто я? Остался ли я человеком? Или больше я никогда не назову себя этим простым, но вдруг ставшим чертовски важным словом? Или это ерунда? Неважно? Вон, Ари. Прошла со мной огонь и воду. И тоже жива, здорова. Правда, у нее другая история. И в летающем пивном бочонке она осталась живой лишь потому, что снова впала в кому, очухалась лишь через несколько часов. Хотя ее подругу при взрыве станции это не спасло…

Так что же? Случайность? Все это случайно? И я мог сто раз погибнуть?

Однако выжить без воздуха случайно нельзя. Это факт, который требует объяснения. А объяснение тут одно — мое тело не такое, как при выдаче паспорта, и медкомиссию я теперь вряд ли пройду без удивленных взглядов врачей. Час без воздуха — это вам не Дэвид Копперфилд.

Еще истанты нас модифицировали, изменяли под условия космоса. Что нам сказали тогда? «Простая биохимия»? Ну-ну… Много ли в нас осталось человеческого после их работы? А ведь еще был истант, которого я с командного центра тащил. Как он стонал тогда! Меня аж трясло. Что он делал? Предсмертную песню пел или как-то на меня влиял? Или то и другое зараз? И башня эта чертова. «Великий жнец», мать его… Хоть бы инструкцию выдавали. Я видел себя будто стеклянным тогда, и мир сквозь меня приобретал четкость, словно промытый до последней молекулы. Что это было? Иллюзия? Болевой шок? Галлюцинация шокированного рассудка?

Ясно, что если зовут меня по-прежнему Григорий, то стопроцентным человеком я отныне не являюсь. И можно меня сажать в зоопарк или в поликлинику на опыты отправлять. «А ведь так и сделают», — подумал я и вспомнил опять Резвых Владимира Алексеевича, славного сотрудника госбезопасности, похожего на Ленина. Вот уж ему-то, приведи господь увидеться, я о своих приключениях буду рассказывать очень скупо, без ненужных, так сказать, подробностей.

Я сел и оглядел себя. Руки, ноги, голова… Голова вроде та же, фиг знает, нащупывается немаленькая щетина, считай что борода, но в целом количество носов, глаз и ушей не изменилось… Все остальное тоже без изменений. И даже ожоги прошли. И что? Как проверить свои способности? Отрезать палец и посмотреть, не отрастет ли? Или попробовать задержать дыхание на час? Я закрыл рот и зажал нос пальцами. Раз-два-три…

— Ты что делаешь, Гри-и-ша? — Ари стояла в воде и шевелила ногой в прозрачных волнах.

Я помотал головой. Десять-одиннадцать-двена-ДЦать…

— Пойдем плавать?

Я закашлялся и выдохнул. Черт!

— Плавать? Ты с ума сошла! Нет! — Я испуганно Дернулся. — А если тебя унесет туда под обрыв? Ари, давай ты больше не будешь далеко заходить! Сама видишь, как тут странно…

— Это безопасный обрыв, это просто море так загибается книзу. — Она была сама наивность.

— Ага, «просто»… — крякнул я. — Да ни фига это не просто! Не может вода так загибаться! Почему же она не сливается туда книзу? Почему волны к нам на берег катят? А?

— Я не жила здесь, я не отвечу. — Она села рядом.

— Ну вот и я не отвечу, — сказал я. — А пока не отвечу, давай не будем экспериментировать. Что там Чингачгук? Ты научилась его понимать?

— Неясно. Мы мало знаем. Слова знаем — мир не знаем. Надо побыть здесь, тогда поймем.

— Честно сказать, не хотелось бы здесь задерживаться, — пробормотал я. — Здесь можно жить только на узкой полоске вдоль берега. Там, — я показал на материк, — словно в склеп попадаешь, я вообще не представляю, как можно жить без пространства над головой. А там, — я кивнул на море, — обитель Сальвадора Дали, а я, признаться, больше Шишкина люблю…

— Что? — Ари не поняла.

— Неважно. — Я махнул рукой. — Я к тому, что мне здесь жутко неудобно. Это не планета, а какая-то ошибка художника. Знаешь что, — я встал и стал натягивать мокрые джинсы, — пойдем! Поговорим со стариком. Надо все-таки узнать точно, что это за место и что нам дальше делать. А то боюсь, как бы не пришлось нам становиться рыбаками здесь, этого я точно не переживу…

Старик Чингачгук возился на пирсе. Огромное черное сооружение, древнее, как первые сто метров Великой китайской стены, торчало из песка берега двухэтажным переплетением балок и стоек, уходило в воду длиннющим механическим пальцем. Не знаю, из какого материала его соорудили. Судя по грохоту цепей и передвижных траверсов, это металл. Только от времени он не заржавел, а почернел. Свежие царапины и сколы белели сталью, все же остальное шершавилось черной неровной шкурой. Толстые столбы опор, погруженные в воду, бугрились слизистой дрянью и пускали по инфантильным волнам отростки длинных водорослей. Перепуганные Чингачгуком, в воздухе неподвижно висели местные птицы и что-то громко орали.