Повествование Артура Гордона Пима из Нантакета

Когда мы подходили к селению с Ту-уитом и его отрядом, обширная толпа народа ринулась нам навстречу с громкими возгласами, среди которых мы могли только различить вечное «Анамуму!» и «Лама-лама!». Мы были очень удивлены, заметив, что, за одним или двумя исключениями, эти вновь пришедшие были совершенно голыми, меха были только на людях из лодок. Все оружие в стране находилось также, по-видимому, в обладании этих последних, ибо никакого оружия не было видно среди поселян. Много было женщин и детей, первые не вполне были лишены того, что можно было бы назвать внешней красотой. Они были прямые, высокие и хорошо сложенные и отличались таким изяществом и свободой движений, каких нельзя найти в цивилизованном обществе. Губы у них, однако, так же как и у мужчин, были толстые и грубые, так что, даже когда они смеялись, зубы их никогда не были обнажены. Волосы у них были более тонки, нежели волосы у мужчин. Среди этих обнаженных поселян могло быть десять – двенадцать человек, которые, как и отряд Ту-уита, были одеты в черные шкуры и вооружены копьями и тяжелыми палицами. Они, по-видимому, пользовались большим влиянием среди остальных, и те, обращаясь к ним, всегда произносили титул «уампу». Это были тоже обитатели дворцов из черных шкур. Дворец Ту-уита находился в средоточии селения, и он был гораздо больших размеров и несколько лучше построен, нежели другие помещения того же разряда.

Дерево, которое образовывало его опору, было обрублено на расстоянии приблизительно двенадцати футов от корня, и как раз под обрубленным местом было оставлено несколько ветвей, они служили для того, чтобы растянуть на них покрышку и таким образом помешать ей развеваться вокруг ствола. Покрышка, кроме того, состоявшая из четырех очень больших шкур, скрепленных вместе деревянными спицами, была закреплена внизу деревянными гвоздями, вогнанными через шкуры в землю. Пол был усеян множеством сухих листьев, составлявших некоторого рода ковер.

К этой хижине мы были приведены с великой торжественностью, и сзади нас столпилось такое количество туземцев, какое только было возможно. Сам Ту-уит уселся на листья и знаками показал нам, что мы должны последовать его примеру. Это мы и сделали и находились теперь в положении совсем особливо неудобном, если не вовсе опасном. Мы были на земле, нас было двенадцать числом, мы были с дикими, которых было сорок, они сидели на корточках так тесно и близко вокруг нас, что, если бы возник какой-нибудь беспорядок, нам было бы невозможно воспользоваться нашим оружием или хотя бы встать на ноги. Давка была не только внутри шатра, но и с внешней стороны, где, вероятно, был налицо каждый житель всего острова, и лишь непрерывные увещания и горланящие возгласы Тууита предохраняли нас от опасности быть затоптанными насмерть. Главная наша безопасность заключалась, однако же, в том, что сам Ту-уит находился между нами, и мы решили плотно к нему прильнуть как к наилучшей возможности выпутаться из дилеммы, сделав его нашей жертвой немедленно при первом выявлении враждебного намерения.

После некоторой суеты восстановилось до известной степени спокойствие, и вождь обратился к нам с речью, очень длинной и очень похожей на речь, произнесенную с ладьи, за одним лишь исключением, что теперь несколько более сильно подчеркивалось «Анамуму!», чем «Лама-лама!». Мы слушали в глубоком молчании до конца его разглагольствования, после чего капитан Гай ответил вождю, удостоверяя его в вечной своей дружбе и благоволении и, в виде заключения к своим словам, преподнеся ему некий дар из нескольких ниток голубых бус и ножа. При виде первых самодержец, к большому нашему удивлению, вздернул кверху свой нос с неким выражением презрения; нож, однако, доставил ему самое безграничное удовлетворение, и он немедленно повелел дать обед. Обед этот был передан в шатер из рук в руки над головами присутствующих, и состоял он из трепещущих внутренностей какого-то неведомого животного, вероятно одной из этих тонконогих свиней, которых мы заметили при нашем приближении к селению.

Видя, что мы в полном недоумении, как тут быть, он, дабы явить нам некий пример, начал пожирать ярд за ярдом эту заманчивую пищу, пока наконец мы положительно не лишились возможности больше выдержать и явили столь явные симптомы желудочного бунта, что его величество исполнилось такой степенью изумления, которая уступала лишь изумлению, вызванному зеркалами. Мы отказались, однако, соучаствовать в поглощении тонких яств, находящихся перед нами, и попытались дать ему понять, что у нас вовсе нет никакого аппетита, ибо мы только что окончили преотличный завтрак.