Повествование о жизни Фредерика Дугласа, американского раба, написанное им самим

Я смотрел на отъезд с плантации полковника Ллойда как на одно из самых интереснейших событий моей жизни. Вполне вероятно и даже совершенно возможно, что если бы не то простое обстоятельство неожиданного отправления в Балтимор, то сегодня, вместо того чтобы сидеть дома, за столом, и повествовать об этом, ощущая радость свободы и семейного счастья, я бы по-прежнему находился в оковах рабства. Переезд в Балтимор стал основой и открыл двери всему моему будущему процветанию. Я даже расценивал это как первое откровенное проявление того доброго Провидения, которое с тех пор всегда было со мной и отметило мою жизнь столькими подарками. Я признавал, что в моем избрании было нечто удивительное. Ведь на плантации было множество детей, которых могли послать в Балтимор. Кто-то из них был старше или моложе меня, а кто-то того же возраста. Среди всех них избран оказался я и был первым, последним и единственным выбором. Быть может, я покажусь глубоко суеверным и даже эгоистичным, признавая это событие как особое вмешательство божественного Провидения в мою пользу. Но я погрешил бы перед своими прежними чувствами, если бы скрыл эти мысли. Я предпочитаю быть честным перед самим собой, даже рискуя подвергнуться насмешкам со стороны, я не хочу лгать и испытывать отвращение к самому себе. Сколько помню себя, с ранних лет я питал глубокое убеждение, что рабство не всегда будет держать меня в своих грязных объятиях; и в мрачные часы моего заточения в рабстве это животворное слово веры и духа надежды не покидало меня, но оставалось подобно ангелу-хранителю, чтобы ободрять меня во тьме. Этот добрый дух исходил от Бога, и ему я возношу молитву и славлю его.

Глава 6

Моя новая хозяйка и в самом деле оказалась такой, какой я запомнил ее при первой встрече, – женщиной добрейшей души и прекраснейших чувств. До меня у нее никогда не было в подчинении раба, а до замужества она добывала средства к существованию своим трудом. По профессии она была швеей, и постоянное прилежание в работе оберегало ее от пагубных и тлетворных влияний рабства. Меня крайне удивила ее доброта. Я был в затруднении, не зная, как вести себя по отношению к ней. Она нисколько не походила на тех белых женщин, с которыми я сталкивался прежде. Я не мог подойти к ней так, как был приучен приближаться к другим белым леди. Мои прежние навыки были совершенно неуместны. Раболепствующее подобострастие, обычно ожидаемое от раба, не имело успеха, когда это касалось ее. Ее благосклонность не зависела от этого; напротив, оно, кажется, расстраивало ее. Она не считала за нахальство и невоспитанность то, что раб мог посмотреть ей в лицо. Непокорный раб вел себя в ее присутствии совершенно непринужденно, и никто, встретившись с ней, не уходил, не подобрев. Лицо ее излучало изумительную улыбку, а голос звучал спокойной музыкой. Но увы! Это добрейшее сердце недолго оставалось таковым. Смертельный яд безграничной власти уже был в ее руках, и вскоре началась его дьявольская работа.

Ее ясный взгляд под влиянием рабства вскоре помутнел от ярости; ее нежный голос стал резким и грубым; и ангел, что проступал в ее лице, уступил место дьяволу.