Повествование о жизни Фредерика Дугласа, американского раба, написанное им самим

Однако Дуглас, в отличие от мемуаристов, не только воспроизвел ту часть действительности, которая находилась в поле его зрения на протяжении почти полувека. Опираясь на собственные впечатления и воспоминания, рассказывая о реальных событиях прошлого, участником и очевидцем которых он был, Дуглас придерживался найденного им еще во второй книге ракурса – показывать собственную жизнь на широком историческом фоне. Только по этой причине содержание его третьей книги можно оценить не как мемуары, а автобиографию с ярко выраженной мемуарной доминантой, что позволяет считать ее по-своему ценным документом времени и не исключает ее историко-литературного и художественного значения. Из известных в мировой литературе автобиографических произведений подобного типа можно назвать, причем со значительной оговоркой, лишь «Замогильные записки» Шатобриана и «Былое и думы» А. Герцена.

Специфика книги «Жизнь и эпоха Фредерика Дугласа» заставляет задуматься и над природой автобиографии вообще. Пограничность этого жанра, его синтетическая природа является питательной почвой для разного рода дискуссий, связанных с ее определением. Так, Ф. Лежен характеризует автобиографию как ретроспективное повествование о жизни реального человека, в котором запечатлена «история становления личности». Г. Каузер и Б. Мандел уточняют определение Лежена, говоря, что это ретроспективное повествование, правдиво написанное со специальной целью человеком, прожившим описываемую жизнь. Однако Л. А. Ренза и М. К. Блейзинг гораздо ближе к истине, когда заявляют, что автобиография – способ либо самоисследования, либо самораскрытия личности. К ним более или менее близок У. Шумейкер, отмечающий главенствующую роль субъективного начала в автобиографии. Дж. Олни идет дальше, подчеркивая художественную природу этого жанра и характеризуя автобиографию как «метафору себя». У отечественных же исследователей наблюдается более широкое видение этой проблемы. Так, Л. Я. Гинзбург связывает с автобиографией «психологические открытия», отражающие процесс формирования и развития национального характера. И все же, на наш взгляд, наиболее точное определение мы находим у Г. Гасдорфа: «Автобиография – это второе прочтение опыта, и оно более правдиво, чем первое, потому что включает осознание события»[56].

Об этом свидетельствуют и позднейшие редакции «Повествования», ставившие Дугласа в затруднительное положение и показывающие, что наиболее важным был все-таки опыт его жизни в рабстве. Можно даже сказать, что позже Дуглас не дописывал «Повествование», а предпочитал изменять и переосмысливать его, что привело его к анализу рабства и способствовало повороту в понимании самого себя. Воинственность Дугласа возрастала по мере того, как он становился опытнее и старше, – в частности, это прослеживается и по всем трем редакциям «Повествования». В последней редакции заметно усиление художественного мастерства писателя – он активнее пользуется игрой слов, детальнее выписывает портрет «укротителя негров» Коуви, сильнее драматизирует конфликтные ситуации (схватка с Коуви, захват беглецов, драка на верфи и др.), вводит эпизод, обличающий расистские порядки в Нью-Бедфорде. Несмотря на увеличение эпической дистанции между автором и его жизнью в рабстве, на изменение жанровой формы, Дугласу, однако, удалось сохранить присущие первой редакции «Повествования» лирические интонации. Оценивая в целом творческое мастерство Дугласа, Дж. Макферсон писал: «Не получив даже обычного образования, он развился в писателя энергичной прозы и оратора, чье чувство времени, сопричастности, остроумия и пафоса было непревзойденным…»[57]

Многовариантность «Повествования» объясняется прежде всего творческими причинами – Дуглас на протяжении всей своей жизни искал наиболее адекватное выражение художественной идеи, заложенной в нем, и социального опыта, истоки которого восходили к периоду жизни, описанному в первой книге. Он перерабатывал «Повествование» с целью изменения его содержания, полноты и стиля, причем авторская переработка всякий раз побуждала его к созданию нового произведения. Варианты возникали и по причинам внешнего порядка – из-за желания сохранить в тайне имена борцов или в результате уступок общественному мнению. Показателен, например, тот факт, что в 1881 году, когда Дуглас уже не видел особых различий между Севером и Югом, он вставил в «Жизнь и эпоху…» эпизод, показывающий Нью-Бедфорд как город, обманувший его ожидания, в то время как в 1845 году он послужил ему примером «истинной цивилизации».