— Прости меня, Маша. Это я просто так пошутил. Неумно и пошло пошутил.
— Господи! — воскликнула она и снова помотала головой. — Есть же счастливые!..
— Ты о ком?
— О твоей жене, о ком же еще! Извини. Пойду я…
— Ничего, Маша. Будет и у тебя счастье. Вот увидишь.
— Нет, Витенька, не будет. Я знаю.
— Это тебе сейчас так кажется. Мне, бывало, иногда тоже казалось. Даже точку поставить хотелось. Да-да, представь себе… Но… Был когда-то, давным-давно, персидский царь Кир. Не слыхала?
— Кир? Нет, не помню. Не проходили, наверное. Не знаю.
— Неужели и Кира из программы выбросили?.. Так вот, Кир этот был великим полководцем. Но, в отличие от других, он не угнетал народы завоеванных земель, а — наоборот — освобождал их от угнетателей, с уважением относился к их святыням и обычаям. И потому многие страны не только не оказывали ему сопротивления, но даже добровольно открывали ворота городов его войскам и присоединялись к нему…
— Интересно рассказываешь. А — к чему?
— А к тому, Машенька, что Кир этот, по свидетельству древнегреческого писателя Ксенофонта, однажды сказал: счастье доставляет тем больше радости, чем больше потрудишься, прежде чем достигнешь его.
— Интересно. Только нет, Витя, нет! Не будет мне счастья, сколько ни трудись, не будет! Ничего же ты про меня не знаешь…
— Не знаю. А ты расскажи.
И она рассказала. Рассказывала долго и сумбурно. Когда ушла, начало светать.
Заснуть хоть на пару часов Терновой так и не сумел: мешало услышанное. Цены ему не было, услышанному в эту неспокойную ночь от Машеньки, горничной так называемого «профилактория».
Сено лежало на лесной поляне, теплое, душистое. Уже пора дождей приближалась, а его почему-то не убирали.
Прыгали в сене кобылки, стрекотали без умолку:
— У кузнечиков длинные усы, а у нас короткие. Мы не кузнечики, мы кобылки. Передаем концерт по заявкам исполнителей…
Заслышав тяжелый топот, кобылки притихли, попрятались.
— Вот я и прискакал, — сказал сам себе появившийся на поляне конь. — Насилу отбился от табуна. До чего мне наши лошади надоели, век бы их не видел!
Он хлестнул себя хвостом, отгоняя назойливых слепней. Затем услыхал пряный аромат, раздул ноздри. И потянулся к сену, ласково пофыркивая. Но вдруг уши коня тревожно задвигались туда-сюда. Никак, волк! — и, вспугнутый, конь ускакал, так и не отведав сена. Но это оказался не волк, а вполне цивилизованная овчарка. Обычно ее называли «немецкая», но однажды, засомневавшись почему-то, переименовали в «восточноевропейскую». Так или иначе, а ей удалось сорваться с цепи, и теперь, довольная, она бегала по лесу. Обрывок цепи волочился за ней, звеня и пугая местных зайцев.
От множества новых запахов у овчарки слегка кружилась голова. Здесь, на поляне, она решила отдохнуть, облюбовала себе сено и улеглась, изрядно примяв его. Понюхала. Разочарованно чихнула.
— Ничего интересного. Трава как трава. Да еще сухая.
Овчарка зевнула сладко и, положив морду на лапы, закрыла один глаз. Услыхав чьи-то шаги, хотела было залаять, но, убедившись, что это всего-навсего знакомый осел, раздумала.
— Добрый день, овчарка.
— Привет, осел! Как жизнь молодая?
— Молодая… Скажешь тоже. Как схожу на рынок, да за водой, да по дрова, — после так спину ломит, что молодым себя никак не чувствуешь. Надо быть ослом, чтобы так вкалывать.
— Есть небось хочешь? — участливо спросила овчарка.
— Еще бы! А ты не будь собакой на сене, отойди в сторонку. Сама не ешь — дай другим.
— Пожалуйста, сказал бы сразу, — и овчарка перешла на другой конец поляны. Там нашла она в траве старую кость и принялась глодать ее, зажав между передними лапами.
Осел долго стоял в глубокомысленном раздумье, вдыхая аромат сена. Какое оно, должно быть, вкусное! Он поворошил сено и совсем опьянел от замечательного запаха. Обойдя сено вокруг, вздохнул глубоко и представил себе, какое это наслаждение — после трудов праведных отведать душистого сена. От одного только предвкушения осел почувствовал себя молодым и счастливым. Оставалось лишь определить, с которой именно стороны приняться за дело, с наветренной или подветренной. Чтобы явственнее ощущать чудесный аромат…
Тем временем прибрел на поляну головастый бык. Увидал сено и сказал:
— О-о! Вот это да-а!
Засопел и уронил висевшую слюну на траву. Затем молча отшвырнул осла, сжевал все сено и, сыто рыгая, отправился к своему стаду.
Наблюдавшая эту сцену овчарка пожала плечами. Не понимала, что хорошего нашел бык в сене.
А каково было ослу?