Повествования разных времен

— Я не спрашиваю, я отвечаю. В зачитанном письме сказано, будто я вымогал взятку. Доказательств, однако, нет. Я же заявляю, что не вымогал. Но у меня тоже нет доказательств. В другом письме сказано, будто я покушался на горничную. А я говорю, что ничего такого не было…

— И тоже нет доказательств? — перебил Чеканюк.

Бюро опять всколыхнулось.

— Ну какие тут еще доказательства?

— Экспертизу, что ли? Смех и грех!

— Если понадобится… — начал было Чеканюк, но шум усилился. — Тихо! У кого есть вопросы к товарищу Терновому?.. Нет вопросов? Тогда позвольте мне. У меня возникли два существенных вопроса. Я бы сказал, весьма существенных. Во-первых, был ли спецкор Терновой во время командировки, то есть при исполнении служебных обязанностей, в нетрезвом состоянии? И во-вторых. Знает ли семья Тернового о его… ну, скажем, приключениях? Или он почему-либо предпочитает скрывать?

— На последний вопрос я отвечать отказываюсь.

— Правильно! — поддержал кто-то с дивана. — Молодец, Виктор!

— А на первый? — настаивал Чеканюк.

— А на первый отвечу. Да, я был и в нетрезвом состоянии.

— Тогда разрешите третий вопрос. — Чеканюк оживился, даже щеки порозовели, похоже было, что сам процесс задавания вопросов доставляет ему какое-то физиологическое удовольствие. — Это вопрос не только к товарищу Терновому, это вопрос ко всем. И — к самому себе. Может ли, спрашивается, человек, будучи в нетрезвом состоянии, помнить, приставал он к женщине или нет?

В который раз возник всеобщий шум, но сразу прекратился, как только заговорил Главный.

— Надо внести наконец ясность, — сказал он. — Не понимаю, почему этого не сделали в сообщении? Что это такое? С каких это пор бюро обсуждает чуть ли не персональное дело своего секретаря без согласования с райкомом? Кстати, собиралось бюро предварительно, принимало соответствующее решение? Нет, насколько мне известно. Или я пропустил какое-нибудь заседание? Советовалось бюро с райкомом? Поручало Чеканюку председательствовать и делать сообщение? Тоже нет. Да и в курсе ли был сам секретарь бюро?

— В курсе, — ответил с места Терновой.

— Ну, Виктор Максимович! Вы просто… Да вы что, товарищи, не соображаете? Не о нравственности Тернового надо ставить вопрос, а — об акции нашего печатного органа и о резонансе на эту акцию! Ответственный секретарь редакции каким-то образом — я еще разберусь в этом — получает и оглашает известные пока только редакторату два склочных отклика, но почему-то ни словом не упоминает о нескольких хотя бы читательских откликах, поддерживающих нашу акцию. А таких поддерживающих писем было не несколько, их было много, об этом сообщалось и на редколлегии и на летучке.

Главный налил воды из сифона в стакан, принялся пить, — в безмолвной тишине слышно было, как булькает у него в горле. И продолжал, чуть громче обычного:

— Я тоже хотел бы задать вопрос — всем и самому себе. Есть у нас своя принципиальная позиция в обсуждаемом сегодня вопросе? Подготовлен этот вопрос для разговора? Далее. К сведению тех, кто еще не знает, хотя это давно уже секрет Полишинеля. А если кто знал да забыл, напоминаю. Затеянное сегодня так называемое дело Тернового неотделимо от его статьи «Мешают ли клещи́ полету?». Именно на эту статью отклики зачитывались здесь только что. Даже в сообщении статья была упомянута. И тут же почему-то забыта. Еще раз напоминаю тем, кто забыл, что Виктор Максимович вылетал по заданию редакции на известную вам стройку. У нас имелись сигналы с места о неблагополучном положении дел на этой стройке, мы действовали в контакте с достаточно авторитетными органами. Задание у нашего спецкора было чрезвычайно сложное и деликатное, чрезвычайно ответственное. Скажу больше. Никто не упрекнул бы Тернового, если бы он заявил, что сигналы не подтвердились. Никто не спросил бы с него за это. Он мог привезти прекраснодушнейший позитивный очерк, безоговорочно позитивный, у всех бы от сердца отлегло, автора похвалили бы и поощрили. И, я уверен, не было бы тогда ни этих кляуз, ни столь неприятного для всех нас разговора…

Голос Главного звучал все громче. Он встал с кресла и неспокойно расхаживал от стола к окну и обратно, будто головастый ягуар по тесной клетке.