Повинная голова

Взгляд Карен был застывшим и мутным, она смотрела в потолок, издавая периодически утробные звуки, похожие на писк говорящей куклы. Было ясно, что бой парижской моды с мифом о вахинэ длится уже много часов.

Несмотря на весь культурный багаж и знакомство с гимнами, воспевавшими оргиастические ритуалы в земном раю, Кона охватило возмущение поистине глубочайшее — оно добралось аж до его представления о человеческом достоинстве. Со страшной бранью, выставив вперед бороду, он ринулся в атаку и с разбегу нанес сокрушительный удар ногой одному из танэ, слитком увлеченному тем, что происходило спереди, чтобы беспокоиться о возможной угрозе сзади.

Дети природы, которых ему удалось поймать, пока они в панике бежали к дверям и окнам, со слезами на глазах клялись в своей невиновности: им сказали приятели, что здесь есть одна попаа, которой хочется. Поди объясни им, что у бедняжки нервный срыв, что туг потребна медицина, а не любовные игры и что она борется за свою женскую честь со всей энергией отчаяния и уязвленного самолюбия.

Выгнав танэ, Кон в ожидании врача превратился в заботливого фельдшера. Карен почти пришла в себя и, приподнявшись на кровати, автоматически начала пудриться и красить губы. Врач констатировал шоковое состояние и прописал лечение сном, весьма кстати повлекшим за собой частичную амнезию. Единственным последствием всей этой истории стали для Карен синяки. Парижские газеты написали, что знаменитой cover-girl упал на голову кокосовый орех и она три дня пролежала в коме. На первых страницах появился ее портрет в пляжном ансамбле «Сен-Тропе» на фоне пальмовой рощи, там еще фигурировала пирога и живописный улыбающийся гитарист.

Она улетела в Европу, как только смогла сидеть.

В результате поплатился за все Кон: целую неделю он был не в состоянии вести себя как мужчина. Такого с ним еще не случалось, даже после того, как он прочел официальные отчеты об уничтожении нацистами евреев, с фотографиями, подтверждающими факты. Меева плакала, подруги, которых она призвала на помощь, добились примерно таких же результатов, как Комиссия по правам человека при ООН, Кон кричал, что покончит с собой, новость мгновенно облетела окрестности, он ходил в ореоле мученичества и святости, мормоны злорадствовали, говорили, что Бог разит точно в цель, и призывали сейчас как никогда воздерживаться от курения и питья кофе.

Только на восьмой день Кон, проснувшись, вновь почувствовал себя в форме.

— Видишь, Чинги, напрасно ты волновался, — сказала Меева, после того как Кон трижды выступил как мужчина — первый раз против русских танков в Праге, второй — против расовой дискриминации, третий — против Берлинской стены. — Почему ты так истошно кричишь, когда тебе хорошо? — спросила она.

— Крик способен сокрушить античеловеческие законы, — вспомнил он Кафку. — Пошли, надо это отпраздновать. Едем завтракать к Чонг Фату.

XXVI. Наш французский китаец

Чонг Фат отказался их обслуживать. Едва заметив их в дверях, бесстрастный житель Востока впал в неистовство, весьма огорчившее Кона, который считал, что в хорошем китайском ресторане должны подавать исключительно национальные блюда. Видеть лицо Чонг Фата, искаженное нервными судорогами, было все равно что вместо заказанной пекинской утки получить макароны по-неаполитански.

— Как, мы больше не признаём друзей?

— Убирайтесь вон! Вы взломали мою кассу и украли выручку! Ваше место в тюрьме! Не смейте больше переступать порог моего заведения!

Кон закрыл глаза. Смешение культур на Таити, несомненно, заслуживало уважения, но его всякий раз разбирал смех, когда он слышал чудовищный корсиканский акцент Чонг Фата.

— Ваш отец украл куда больше у гениального художника, в честь которого вы назвали свою харчевню «Поль Гоген. Настоящая кантонская кухня»!

— Пресвятая дева! — простонал Чонг Фат. — Мой отец месяцами кормил Гогена задаром. Про это везде написано.

— Ваш отец был Иудой, который добился конфискации картин и имущества Гогена за долги.

Лицо Чонг Фата покрылось пурпурной краской, в которую остатки желтизны вносили кое-где оранжевый оттенок. Кон залюбовался своим произведением.

— Отстань от него, Кон, у него дети, — сказала Меева.

— Знаю, — ответил Кон. — Но я вынужден преодолевать себя.

Чонг Фат повернулся и бросился к себе в кабинет.

— Он убьет тебя, — сказала Меева. — Нельзя безнаказанно оскорбить отца китайца. Для них это все равно что оскорбить генерала де Голля. Пошли отсюда!

Но Чонг Фат уже вернулся, потрясая книгой Перрюшо «Жизнь Гогена».

— Если вы найдете здесь хоть одно нелестное упоминание о моем отце, обещаю месяц кормить вас бесплатно!