Повинная голова

Кон не взял шлюпку. Он прыгнул в воду и поплыл на спине, держа над головой коробку сигар. Он видел, как миссис Бредфорд схватила открытки и вышвырнула в море. Между тем некоторые из них с идеологических позиций вполне могли бы понравиться Мао и его красным псам культуры.

Кон плыл с сигарой в зубах, и глаза его переполняло небо.

XV. Святой Гоген

Весь мокрый, Кон шел к деревне Марутеи по мягкой траве, среди деревьев акажу с такими яркими плодами, что неясно было, поглощают они свет или отдают. Он углубился в рощу папирусов, тянувшуюся вдоль церкви мормонов, и уже собирался спуститься к деревне, чтобы купить в китайской лавочке вина и макарон, как вдруг увидел над входом в церковь надпись, которой прежде не замечал: «Помните, что у каждого сытого есть на земле голодный брат».

От возмущения он чуть не выронил изо рта сигару. Эта надпись являла собой, говоря попросту, смертельную отраву. Она была бы уместна в любом городе «цивилизованного» мира, но в земном раю, где видеть ее могли только маори, она изобличала чье-то лукавое стремление пробудить в душе наивных туземцев угрызения совести и чувство вины. Мормонские змеи не дремали. Они вертелись повсюду, эти чистенькие молодые люди в бабочках, и с неутомимостью грызунов уничтожали последние остатки невинности. По сравнению с мормонами католическая церковь просто сластолюбивая красавица, не слишком даже неприступная. Нельзя заниматься любовью, нельзя курить, нельзя пить кофе. Кон знал когда-то в Сан-Франциско одну call-girl, мормонку, которая не курила и не прикасалась к кофе. Она считала, что если из трех источников греха исключить два, то остаются недурные шансы на спасение. Вид мормонских миссионеров, развращавших жителей острова идеей первородного греха, приводил Кона в такую неистовую ярость, что рыбаки не осмеливались спускать на воду пироги, пока он не успокоится.

«Помните, что у каждого сытого есть на земле голодный брат»… И это в тысячах километров от тех краев, где подобный упрек мог быть кому-либо адресован хоть с малейшим основанием! Нет, единственной целью акции было, несомненно, заразить таитян мучительным чувством вины.

Кон помчался, как боевой конь, в деревню и купил у китайца кисть, гвозди и краску. Для мести он удовольствовался обратной стороной надписи. Через два дня, подняв случайно глаза и взглянув на надпись, которую он не имел привычки читать, преподобный Смити с ужасом обнаружил, что чья-то недостойная рука подменила ее. Дабы успокоить маори и позволить им спокойно наслаждаться жизнью, Кон начертал: «Помните, что у каждого голодного есть на земле сытый и счастливый брат».

Для Смити не составило труда дознаться, кто это сделал: многие видели, как Кон бродил вокруг места преступления. Смити подал жалобу, но ей не дали хода. Исторический прецедент подобного конфликта был слишком хорошо известен на острове, и его преподобие призвали хранить спокойствие. Глупость жандарма Шарпийе, подававшего рапорт за рапортом на того, кто впоследствии стал гордостью Франции и «святым покровителем» Таити, осталась у всех в памяти незатянувшейся раной.

В тот вечер, сняв брюки, чтобы Меева их погладила, Кон сидел на песке перед фарэ и курил сигару, подбадривая взглядом небо, солнце и Океан в надежде на хорошо сработанный закат — он любил, чтобы закат был бурный, с фиолетовым отливом, с тяжелыми массами пурпурных облаков над белой оборкой прибоя, — и вдруг заметил, что одна нога у него вся в экземе, а на другой зияет кровоточащая язва.

— Меева, иди скорей сюда!

Она прибежала, абсолютно голая, как любил Кон. Он посмотрел, как солнце ложится ей на грудь, опускается на живот, соскальзывает ниже и, наконец, приземляется на песке у ее ног: вот закат так закат! На горизонте это было, наверно, более грандиозно, но никакие красоты неба не могли сравниться с грудью и бедрами Меевы. Разумеется, солнце превзошло само себя в буйстве красок, с которыми Кон чувствовал себя неспособным тягаться в яркости, — не считая, пожалуй, некоторых эффектов розового и пурпурного и то лишь в минуты наивысшего вдохновения. Но все же цвет был в данном случае вторичен, а роскошь линий и форм оставалась, бесспорно, на его стороне — на стороне земли.

Солнечное яйцо, красное и раздувшееся, словно готовое расколоться и дать рождение какой-то новой кровавой эпохе, тяжело нависло над Океаном во влажном свете первых дней творения — если допустить, что подобное предприятие могло затеваться при свете. Прибой на отмели показывал зубы, а над Муреа раскинулось царство индиго и ультрамарина, в то время как лагуна еще сохраняла свой изумрудно-зеленый цвет, резко переходивший в бледно-желтый вблизи пляжа. Кокосовые пальмы начинали чернеть, окаменевшие мадрепоровые полипы, именуемые кораллами, вздымали над водой памятники жизни, преобразовавшейся в материю, а среди водорослей метались застигнутые отливом крабы.

— Посмотри!

Он показал Мееве ноги. Левая икра сзади была покрыта коростой, а на правой алела язва.

— Это мормоны навели на тебя порчу!

Он долго разглядывал ноги, и вдруг его озарило.