Повитель

— Конечно, великое, — соглашался Алабугин. — Только какой из меня строитель? В кузне вот я бы…

— Ничего, ничего, Степан… Помоги, пожалуйста, руководству в этом деле. Много людей в твое распоряжение не дам, потому что — где они, люди? Все заняты. Но двух-трех баб откомандирую. Копайте пока котлован помаленьку. Важно ведь начать…

И Степан Алабугин согласился.

Строить электростанцию решили на окраине деревни, возле обмелевшей за последние годы речки. Алабугин и две женщины — жена самого Степана да Настя Тимофеева, молодая вдова, муж которой погиб на фронте в середине войны, — принялись долбить твердый каменистый грунт. Иногда на строительство заглядывал Григорий, садился на кучу земли, молча закуривал и, прищурив глаза, смотрел на грудастую Настю, которая работала обычно в брюках и майке. Поблескивая потными загорелыми плечами, она, не обращая внимания на Григория, кидала и кидала землю лопатой. Потом разгибалась и говорила со смехом:

— Отвороти глаза, а то… раздеваешь вроде. Я и так раздетая…

С тех пор как погиб у Насти муж, пополз про нее слушок по деревне. Может, потому, что была Настя остра на язык, ругаться умела не хуже мужика и жила одна. А может, и в самом деле был за ней грех. Но Григорий смотрел на нее просто так, без всяких мыслей, потому что надо было куда-то смотреть.

Степан Алабугин втыкал лопату в землю и подходил к председателю.

— Ну? — произносил Григорий.

— Роем помаленьку, — каждый раз одно и то же отвечал Алабугин. — Да много ли втроем нароешь?

— Где я тебе больше людей возьму?

— Да хоть бы вместо этих баб мужиков прислал! Женское ли дело землю кидать?

— Ништо… У них жилы крепче…

Затем, когда котлован был почти готов, Степан спрашивал Бородина:

— Где же кирпич-то? Чего не везут?

— Привезти плевое дело. Достать его сперва надо.

— Я говорил — деревянные бы лучше стены сделать. Лес-то свой…

— Строить — так уж капитально. Чтоб столько лет помнили… нас, сколько простоит электростанция.

— Так давайте строить, доставай кирпич…

— А куда тебе торопиться? Трудодни же идут? Идут. Чего еще?

— Чего еще?! — взрывался Алабугин. — Да зачем их зря растрачивать! Щедрый колхозным добром бросаться…

— Ну, ты… — шевеля усами, произносил Бородин. — На выгодную работу поставил тебя, а ты… Все к Ракитину гнешься, к Туманову.

— Э-э, брось, Григорий Петрович, надоело уж, — махала рукой обычно робкая и стеснительная жена Степана.

Григорий замечал, что не только Алабугиной надоели его разговоры о Туманове и Ракитине, которые стараются якобы убрать его, Бородина, с председательского поста. Недаром Федот Артюхин заявил как-то при всех:

— Что-то незаметно этого… То есть, ничего они не стараются, ведут себя по-обыкновенному. Зря ты, Григорий Петрович, на них… — Потом обернулся к народу: — А, товарищи мужики?

Рыболовецкая бригада готовилась к отплытию. С крайней лодки Евдокия Веселова заметила негромко:

— Вот и зря, что не стараются…

Григорий ничего не ответил Артюхину и Евдокии, но уже тогда подумал: «Евдокии глотку не заткнешь, а другим надо попробовать…»

Зимой на отчетном собрании Григорий заявил:

— Помните, говорил я вам однажды, что дал бы на трудодни побольше, да государству хлеб нужен, разрушенное немцами хозяйство надо восстанавливать… И сейчас, конечно, восстанавливаем, но уже полегче нам… Нынче хоть и получили на трудодни крохи, но все же таки побольше, чем в прошлом году. Даю слово, что из года в год колхозники на трудодни будут получать все больше и больше. Потому к лучшей жизни идем. Я, как председатель, настойчиво заботу буду о людях проявлять. А мое слово, вы знаете, крепкое. Насчет электростанции…

— Забота — это хорошо, спасибо за заботу! — крикнул с места неугомонный Федот Артюхин. — А вот почто колхозников за людей не считаешь? Смотришь на нас, как на холопов? Идешь по улице и… того… отворачиваешься от людей…

Григорий поморщился и продолжал, оставляя слова Федота без ответа:

— …насчет электростанции вон обещал — и строим. В будущем году закончим, за клуб примемся. Надо нам хороший клуб, товарищи, позарез…

После собрания Григорий окликнул Артюхина:

— Пойдем-ка вместе, Федот.

Но почти всю дорогу Григорий молчал. Федот семенил следом за председателем, хлопая в темноте дырявыми рукавицами по задубевшему от мороза полушубку.

— Холодно ить, дьявол, — сказал наконец Артюхин. — А ты куда же тащишь меня по морозу. Дом то мой позади остался!..

Григорий остановился и обернулся к Федоту:

— Ты вот что… Чего на собрании язык распустил? Кто просил тебя?

— Так ведь критика-самокритика, Григорий Петрович… Я к тому, чтобы как лучше…

— Смотри, Федот… — угрюмо проговорил Бородин, втянув голову в воротник волчьей шубы. — Народишко забыл, что ты Колчаку служил, у Гордея Зеркалова против Советской власти в отряде воевал. А я помню… Веселова нет, прикрывать тебя некому теперь…

И пошел дальше, оставив опешившего Артюхина на морозе.

С тех пор Артюхин надолго прикусил язык, на собраниях сидел молча, выбирая место где-нибудь подальше, в темном уголке.

* * *