Повитель

Петр посмотрел вверх. Когда он пахал, небо было еще ясное, ярко горели звезды. А сейчас оно словно подернулось дымкой, местами проступали серые неровные полосы, точно в беспорядке намазанные разбрызгивающей кистью. Между полос печально мигали тускнеющие звезды.

— Нет, не могу, — повторил он и опустил голову. — Сейчас хоть надежда у меня есть, ну, приду к Поленьке и… останусь у нее. А если расскажу — выгонит, отвернется навсегда! Куда я тогда?

— Да ведь рано или поздно она все равно узнает! — терпеливо продолжал Ракитин. — И тогда-то уж обязательно отвернется. Ты подумал об этом?

Петр молчал. Он сидел, зажав голову руками, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Это начало раздражать Ракитина. Он встал, но тотчас же снова сел.

— Значит, не любишь ее… Тогда, конечно, чего же рассказывать…

Петр резко поднял голову.

— Конечно, не любишь. Так с любимой не поступают, — горячо продолжал Ракитин. — Значит, и уходить тебе из дому нечего. Значит, пропадешь ты, сомнет тебя отец окончательно, сломает в тебе человека, превратит черт знает во что, в тряпку…

— Та-ак!.. — вдруг воскликнул кто-то рядом.

Петр и Ракитин одновременно обернулись на голос и встали. В десяти шагах, заложив руки в карманы, стоял Григорий и в упор смотрел на председателя маленькими, горящими желтоватым пламенем глазами…

— Так!.. И сына, значит, отбираете? — снова произнес Григорий и подскочил к Ракитину, хотел схватить его за отвороты меховой куртки.

Председатель спокойно отступил на шаг назад, властно проговорил:

— Убери руки!..

— Осмелел, осмелел!.. — задыхаясь, выкрикнул Григорий. — Общипали меня, сволочи… Петька!..

Петр испуганно взглянул на Ракитина.

— Петра больше не трожь. Иначе… — сказал Ракитин.

— Что «иначе»? Чем пугаешь?!

И вдруг, сам пугаясь своего крика, но уже не в силах удержаться, заорал:

— Твое счастье, Тихон, что я тогда… что обрез в болото кинул. Что сердце не выдержало… что вернул тебя с тропинки.

— Какой обрез?! С какой тропинки? — спросил Ракитин.

— Что по Волчьей пади идет. По Волчьей… — И вдруг, подняв кверху оба страшных когда-то кулака, затряс ими, завыл: — О-о-у-у!..

С этим криком, тонущим в ночи, Григорий Бородин, как и вчера, убежал в деревню.

Глава пятая

1

— Ну как, Петя? — спросил через несколько дней Ракитин.

— Что? — не понял молодой Бородин.

— Был у нее?

Петр посмотрел на председателя, покраснел и, помолчав, ответил очень тихо, но твердо:

— Сегодня, Тихон Семенович… Сегодня обязательно пойду.

Ракитин улыбнулся, пожал ему руку и уехал. И только теперь Петр как-то остро и отчетливо почувствовал: надо идти.

Вечером, кончив работу, он умылся из рукомойника, прибитого к корявой березе, и направился в деревню.

Из притихшего леса медленно струилась сероватая мгла. Впереди завиднелись дома и развесистые, без листьев, верхушки тополей над ними. Но в сгущающихся сумерках все постепенно теряло резкость очертаний, словно Локти, по мере того как Петр туда шел, не приближались, а отодвигались от него…

Петру не хотелось идти сейчас мимо дома Насти Тимофеевой. Не доходя до околицы, он свернул направо, к озеру, редко и тяжело плескавшемуся за невысоким сосняком.

Когда-то давно бродили они здесь с Поленькой тихими и влажными вечерами, часто молча сидели вон там, на берегу. Тогда ему хотелось сделать что-нибудь необыкновенное, чтобы Поленька так и замерла от восторга. И Петр чувствовал, что может такое сделать.

Неожиданно он остановился: на берегу озера спиной к нему кто-то сидел. В первое мгновение Петр не мог узнать кто. Испуганно подумал: «Не Поленька ли?» — сердце на миг словно оборвалось куда-то, а вслед за тем заколотилось гулкими толчками.

Услышав шум шагов, Поленька резко повернула к нему голову, в темноте он не смог увидеть, что ее глаза заплаканы. Поленька поспешно поднялась, сделала несколько шагов в сторону. Но в следующий миг остановилась, словно была привязана и дальше ее не пускала веревка. Потом опять села на камень.

Петр опустился рядом и стал молча смотреть на озеро. В черной глубине в беспорядке метались на одном месте редкими светлячками отраженные звезды.

— Поленька, ты… я… — начал Петр, но сразу умолк.

— Тебе что? — тихо отозвалась Поленька. Теперь он понял, что она плачет. Но это не удивило Петра. Удивило и испугало его другое: откликнулась она каким-то чужим, холодным и усталым голосом.

— Я шел вот… смотрю, ты сидишь, — бессвязно пробормотал Петр.

Девушка вдруг громко и тяжело зарыдала.

— Ты… Что ты, Поленька? — растерялся Петр.

— Ничего мы не брали, ничего, — глухо проговорила Поленька, опуская голову себе на колени. — Зря все это, по злобе он на нас. Господи, чем мы виноваты перед ним?

Петр еще больше растерялся. Ничего не понимая, он посмотрел вокруг себя в темноту. Потом попытался поднять ее голову.

— Кто по злобе? Чего не брали? Ты расскажи…

— Хлеб сушили… шесть мешков. А твой отец говорит десять… Мать в контору вызывали…

Петр молчал, стараясь понять, что же произошло.

— Ты зря… плачешь, — неуверенно произнес он. — Ну, перестань… Я верю, что ты… что вы не брали…