Повнимательнее, Картер Джонс!

Приземлились в Сиднее, сели в машину с рулем с неправильной стороны – совсем как в Баклажане, – и выехали из города по неправильной стороне дороги, и приехали в Голубые горы, хотя цвет у них совсем другой. Тропическая гроза уже начинала нависать над нами. Но отец из-за этого не тревожился. Он хотел совершить пеший поход – предками потом займемся, и мы надели рюкзаки – его рюкзак был намного тяжелее моего – и спустились по склону в долину. Повсюду были маленькие водопады. Деревья росли все гуще. Высокие утесы и длинные красные прослойки песчаника. Запах сырой земли, лужи, и здоровенные листья, и сырой мох, и старая кора, и гигантские белые цветы – я таких цветов в жизни не видел.

Мы спустились на триста десять метров и углубились в заросли больших деревьев, и отец на ходу мурлыкал Бетховена – а он умеет намурлыкивать целые симфонии даже во время австралийской тропической грозы.

Мы шли, и глубокие следы наших ботинок вмиг заполнялись дождевой водой. Было жарко. Шумела вода, падая на скалы. Визгливо переругивались белые птицы – взлетали стаями на верхушки деревьев и пялились на нас свысока. Время от времени раздавался охотничий крик какого-то огромного существа – типа динозавра, наверное. Время от времени в низкой траве шуршал кто-то юркий – вероятно, змеи, сказал отец. Время от времени подлесок трещал, потому что в нем кто-то рыскал – возможно, мелкие крокодилы, сказал отец. Судя по треску, не такие уж и мелкие.

А потом, под вечер, дождь перестал, и из-за пухлых облаков выпрыгнуло солнце, и мы вышли на поляну, с которой открывался вид на всю долину.

– Смотри, – сказал отец.

Солнце нещадно жгло листья эвкалиптов, и от них повалил пар, поднимаясь все выше и выше, и – я ничего не выдумываю! – воздух стал голубым. Голубым над листьями, и над самыми высокими деревьями, и над красными скалами: голубая дымка окутала все вокруг, а потом спустилась на нас сверху. Казалось, вытяну руку и увижу, что она окрасилась в голубой цвет.

Да, в голубой.

Мы видели это каждый день после полудня, когда австралийская тропическая гроза прекращалась и деревья освещало солнце, и с листьев начинали испаряться эвкалиптовые масла, и все вокруг окутывала голубая дымка.

В долине мы провели пять дней. И все пять дней не видели там ни одного человека.

Там были только мы. Мой отец и я. Там были мы. Он да я вдвоем – и больше никого.

И мы даже почти не разговаривали.

Разговаривали очень редко.

Было так тихо, что еще немного – и я соскучился бы по Энни, Шарли и Эмили.

Я крепко стискивал зеленый шарик.

А вот теперь, когда я в белом свитере и белой кепке шел вслед за Дворецким, шел и тащил зефирные щитки, великанские перчатки и неправильную биту, я типа как пожалел, что не остался в Голубых горах.

Мы прошли мимо Кечумов – они как раз поливали азалии, но вскинули головы и уставились на нас, – и мимо рододендронов Бриггсов, и мимо падуба Роккаслов, и мимо петуний Кертджи – и вся семья Кертджи смотрела на нас из окна – и сделали остановку у дома Билли Кольта, и Билли попробовал убедить свою маму, что его мутит, потому что он пирожков объелся, но Дворецкий сказал миссис Кольт, что мы будем учиться играть в крикет, и она сказала Билли, что это блестящий шанс и что в белом свитере и белой кепке он похож на маленького джентльмена, и мы прошли пешком еще шесть кварталов до школы имени Лонгфелло.

– Ты похож на маленького джентльмена, – сказал я.

– Замолкни, – сказал Билли Кольт.

Не знаю уж, куда в эту минуту хотелось сбежать Билли Кольту, но, спорим на что угодно, он ни за что не остался бы на стадионе школы Лонгфелло, где ребята уже играли в бейсбол. На трех площадках.

На всех трех бейсбольных полях, примыкавших к красному овалу беговой дорожки, где Крозоска в эту самую минуту занимался со сборной восьмого класса по кроссу – засекал время и орал во всю глотку. Видно, у тренера пока есть претензии к команде.

Мы пересекли беговую дорожку, замялись, но все-таки поплелись вслед за Дворецким на ухоженный зеленый газон футбольного поля школы Лонгфелло, домашнего стадиона команды «Минитмены Лонгфелло». На газон, который благоговейно стрижет, поливает и посыпает удобрениями целая команда специальных рабочих. На газон, который Дельбанко – а он не только завуч, но и тренер «Минитменов» – охраняет, словно святилище. На газон, куда никогда не ступала нога ни одного шестиклассника.

Я весь вспотел.

– Это место подходит идеально, – сказал Дворецкий.

– Мистер Боулз-Фицпатрик…

– Не отставайте, молодой господин Уильям.

Билли Кольта тоже прошиб пот.

Мы вышли вслед за Дворецким в центр футбольного поля школы Лонгфелло. Я обернулся, глянул на бейсбольные площадки. Кто-то из левых филдеров смотрел в нашу сторону.

Дворецкий достал из чемодана три длинных колышка. И деревянный молоток.

– Мистер Боулз-Фицпатрик, – сказал я, – тут нельзя…

Дворецкий вбил в землю первый колышек.

– Мистер Боулз-Фицпатрик, серьезно, тут нельзя…

Он вбил второй. А потом третий. Я снова обернулся. Теперь на нас смотрели почти все аутфилдеры со всех трех бейсбольных площадок.

– Мистер Боулз-Фицпатрик, – сказал я еще раз.