Повнимательнее, Картер Джонс!

«Шутером» называют мяч, который после подачи и отскока от грунта летит намного ниже, чем ожидал бетсмен. В таких случаях срабатывает фактор неожиданности и перекладины частенько удается сбить.

Дворецкий меня уже поджидал – как будто знал, что я приеду последним автобусом. Стоял у ворот, с Недом на поводке.

– Что, прямо сразу идем? – спросил я. – Я только что вернулся.

– И Нед сознает это со всей остротой, как вы можете догадаться по его скрещенным лапам.

– Разве они скрещенные?

– Будь его лапы чуть подлиннее, он бы их скрещивал. – Дворецкий передал мне поводок. – Желаете ли вы, чтобы я составил вам компанию?

Я пожал плечами.

– В вашей стране не самый высокий уровень культуры, молодой господин Картер. Вы принесете отечеству большую пользу, если постараетесь не подавать дурной пример.

– Мне надо бы сначала поздороваться с мамой.

– Ваша матушка пошла по делам в церковь Святого Михаила.

Я уставился на него.

– Она никогда не ходит в церковь Святого Михаила.

– В таком случае сегодняшний день – исключение из правил. Пойдемте.

И мы пошли вокруг квартала, и Нед рвался с поводка, волоча нас за собой, потому что ему было невтерпеж. По всей видимости.

Пока я ехал на автобусе, окончательно похолодало, и теперь ветер срывал пачками первые желтые листья и прижимал Неду уши к голове. Нед, щурясь на ветру, трусил себе дальше.

– Итак, у вас была дополнительная тренировка? – спросил Дворецкий.

– У меня и Карсона Кребса.

– Достойный юноша. Даже недолгий срок жизни в Индии сделает из американца джентльмена.

– Ну уж наверное, – сказал я. Мы прошли мимо азалий Кечумов – почти все лепестки уже осыпались. Рододендроны Бриггсов, падуб Роккаслов, петунии Кертджи тоже почти отцвели. У ворот Билли Кольта мы остановились, потому что остановка потребовалась Неду. – Стоп, а откуда вы знаете про дополнительную тренировку? – спросил я.

– Я соотечественник сэра Артура Конан Дойла, – сказал Дворецкий. – Дедукция.

– Да какая там дедукция, – сказал я. – Вы просто знали.

Дворецкий – в кои-то веки – промолчал.

– Вы поговорили с Кребсом.

Ни звука.

– Это вы ему сказали, чтобы он потолковал со мной после уроков. Сказали, чтобы он организовал тренировку и тогда… Для чего? Чтобы он мог со мной поговорить? Про моего отца? Вы ему про моего отца рассказали? Как вы вообще узнали?

– Это обвинения, молодой господин Картер?

– Дедукция. И обвинения.

– Вы намеренно позволяете Неду справлять нужду на последние уцелевшие лилейники?

– Он всегда здесь это делает. Не тяните канитель.

Дворецкий немного выждал. А потом неторопливо сказал:

– Вы наверняка помните, молодой господин Картер, что я снял две комнаты в доме мистера Кребса и…

– Черт, значит, вы ему все про нас слили.

Дворецкий повернулся ко мне. – Я ничего никому не «сливаю», молодой господин Картер. Я навожу справки, выясняю и информирую.

– Нет, слили.

– А ведь мы, британцы, сокрушаемся, что американцы, беззастенчиво пользуясь нашим языком, слепы к его тонкостям и нюансам. Как только мы могли такое подумать?

– Слили.

– Я надеялся поощрить товарищеские отношения во времена, когда вы, возможно, в легкой растерянности.

– И все равно взяли да слили.

– Я также надеялся поощрить ваши товарищеские отношения с юношей, побывавшим в сходном положении. Рассудил, что между вами может возникнуть взаимопонимание, полезное обоим.

Не знаю, в чем была причина, но, пока Нед топтался, примеряясь, с которым из лилейников сегодня расправиться, мне показалось, что я вот-вот разревусь. Или что меня вот-вот вырвет – ком какой-то в горле. Или что со мной приключится то и другое сразу.

В Голубых горах в Австралии можно идти, идти, идти вперед и тебе никогда не придется думать ни о чем, кроме тропы.

В Голубых горах в Австралии слышишь только шум воды – как она капает, журчит и льется сверху.

Иногда – визгливый ор белых птиц. И охотничьи крики, и шорохи, и треск подлеска.

В Голубых горах я прошел с отцом много миль и у нас никогда не было нужды в разговорах. Когда мы останавливались пообедать, и он и я знали, что надо сделать. Когда мы останавливались разбить лагерь, и он и я знали, что надо сделать. Однажды я чуть не показал ему зеленый шарик Карриэра – хотел было, но так и не показал. «Ох, всегда бы так», – сказал он однажды темной ночью, когда я пытался разглядеть звезды между высокими кронами эвкалиптов. Засыпая, я слышал, как он мурлычет под нос Бетховена.

Дворецкий взял у меня поводок Неда.

– Ничего, молодой господи Картер. Все уладится.

– Уладится? Каким образом?

Он посмотрел на меня.

– Вы научитесь улаживать все сами.

Я сильно засомневался, что научусь, но не мог же я так ответить – потому что, если бы я об этом заговорил, обязательно бы разревелся.

– Что ж, не пойти ли нам домой? – спросил Дворецкий. – Ваша матушка скоро вернется.

И мы пошли домой, но, когда мы поднимались по ступенькам к черному ходу, я прямо на пороге обернулся к Дворецкому и сказал:

– И все равно вы слили.