Повнимательнее, Картер Джонс!

– Как правило, мисс Энн, молодые леди не…

Энни уперла руки в боки и посмотрела на Дворецкого Супервзглядом. Правда-правда.

– Мистер Боулз-Фицпатрик, мы живем в Америке.

Он посмотрел на нее. На меня. И опять на нее. И, наконец, сказал:

– Да, мы в Америке. Мы оба сопроводим вас.

Я-то надеялся совсем на другое.

Но мы пошли ее сопровождать.

Наверное, со стороны это была просто умора: три человека выгуливают одну таксу мимо зелено-бурых азалий Кечумов, мимо зелено-бурых рододендронов Бриггсов, мимо зеленого падуба Роккаслов с россыпью красных ягод, мимо засохших петуний Кертджи; доходят до ворот Билли Кольта и ждут, пока Нед сделает свои дела, а потом еще ждут у лилейников – уже пожелтевших, конец октября все-таки, – пока Нед делает то, что ему позарез надо сделать.

А пока Нед делал то, что ему надо было сделать, Энни посмотрела на меня и спросила:

– Папа не вернется домой?

Меня начало мутить. Казалось, вот-вот стошнит. Как будто я такса.

– Мама говорила с тобой о папе? – спросил я.

– Он не вернется? – опять спросила Энни.

– Ты лучше поговори с мамой, – сказал я.

– Молодой господин Картер, – сказал Дворецкий. Таким голосом, который слышишь разве что в тихих снах. – Мисс Энн задает своему старшему брату вопрос.

Я посмотрел на Дворецкого.

– Вы все слили.

– Она просит старшего брата сказать ей правду, – сказал он.

Нед расправился с лилейниками.

В Голубых горах в Австралии вы бы даже не обратили внимания на лилейники наподобие тех, которые растут у ворот Билли Кольта. В Голубых горах в Австралии у всех растений здоровенные листья, и все они затеняют друг дружку, и с них все время капает вода, потому что то и дело случаются тропические грозы, и заросли там такие густые, что вряд ли продерешься, даже если попробовать. Такие густые, что под ними почти не видно земли.

В Голубых горах в Австралии Нед потерялся бы в один момент, едва сойдя с тропы. И как знать, что за змеи шуршат в низкой траве, поджидая его? В Голубых горах в Австралии почти все змеи, поджидающие, пока ты сойдешь с тропы, ядовиты. Один укус – и ты не успеешь добраться живым до домика лесника. Просто не доживешь, и точка.

Надо следить за всем повнимательнее, потому что в Голубых горах в Австралии есть то, чего ты просто не можешь разглядеть. И то, что ты, будь твоя воля, и разглядывать бы не стал. И то, о чем ты, будь твоя воля, говорить не стал бы.

– Он не вернется? – спросила Энни.

– Да, – сказал я. – Он не вернется.

Дворецкий взял у Энни поводок, а Энни обхватила меня руками, прижалась лбом к моей груди и заревела.

И никак не унималась.

Мы там очень долго стояли – так долго, что Нед решил еще раз сходить в лилейники.

А когда он собрался сходить в них третий раз – вот сколько мы там простояли, – Энни подняла глаза и спросила:

– Мы сделали что-то не так?

Я посмотрел на Дворецкого.

– Мисс Энн хочет услышать от вас правду, – сказал он.

Я притянул Энни к себе и сказал:

– Ты ничего «не так» не делала.

И мы все вместе пошли обратно.

Дома Дворецкий сказал, что мне надо привести себя в порядок, и я постоял под душем – струи молотили по мне, как австралийская тропическая гроза, – а когда я вернулся в гостиную, Энни, Шарли, Эмили и мама сидели все вместе на диване, сидели и все вместе плакали. Я примостился рядом – на диване было довольно тесно, и Эмили забралась ко мне на колени – такого очень давно не бывало – и обхватила меня руками за шею так, словно, если она перестанет за меня держаться, весь мир погибнет. Мне показалось, что она уже никогда меня от себя не отпустит. И знаете что? Мне тоже не хотелось ее от себя отпускать – никогда-никогда.

В тот вечер мама предложила поужинать пиццей, а Дворецкий сказал:

– Мадам, позвольте возразить.

– Давайте без пререканий, хотя бы сегодня, – сказала мама.

Он посмотрел на нее.

– Пицца – итальянское блюдо.

– И всем моим детям она нравится, – продолжила мама.

– А вы когда-нибудь пробовали пиццу? – спросил я.

– Молодой господин Картер, возможно, вы не расслышали, но я только что напомнил о ее национальной принадлежности: пицца – итальянское блюдо.

– Это и значит – быть беспристрастным, чтобы проникнуть в истину и высказать ее?

– Всему есть предел – и мудрым изречениям тоже, – сказал Дворецкий.

– Как вы можете говорить, что вам не нравится пицца, если вы ее никогда не пробовали?

– И все же я могу так говорить об очень многих вещах: о мозгах обезьяны, щупальцах кальмара, китовом жире. Я уверенно включаю пиццу в список того, что, как я точно знаю, вызовет у меня отвращение, даже если я это не пробовал. Оставим за скобками тот факт, что благоразумный человек всегда избегает еды, подаваемой на стол не прямо с кухни, а из автомобиля.

– А можно заказать с пепперони? – спросила Эмили.

– И с ананасами? – спросила Шарли.

Мама посмотрела на Дворецкого.

– Хотя бы разок.

– И с ветчиной? – спросила Эмили.

У Дворецкого вырвался вздох глубочайшего отчаяния – как будто ему сказали, что вот-вот наступит конец света или еще что-нибудь такое.

– Семь бед – один ответ, – сказал он и пошел к телефону.