Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.

Трудно найти для психолога и физиолога другую натуру, заслуживающую более обстоятельного и внимательного изучения, чем Император Павел I. Воображение в нем было так сильно, что он представленные предметы принимал как за действительно существующие. В нем, еще десятилетнем мальчике, особенность эта была уже замечена воспитателем его, Порошниным. Он остался тем же до конца жизни. Он верил в сны и предзнаменования. Вспомним сон его пред днем вступления на престол, переданный в записке Ростопчина: тут ему снилось, что его три раза поднимает кверху неведомая сила.

Армфельд передает слова Павла о сне, который ему привиделся накануне дня его смерти: ему снилось, что ему на спину натягивали узкий парчовый кафтан и с таким усилием, что он готов был вспрыгнуть от боли.

Постройка Михайловского инженерного замка, в котором последние месяцы жил и умер Император, находится также в прямой связи с этой верой в видения и предзнаменования. Иначе солдату, объявившему о видении ему архангела Михаила на месте нынешнего замка, конечно бы, не поверили.

В настоящее время медицинская наука в напряженном воображении, в видении призраков и т. д. видит результат расстройства пищеварительной системы, и, перечитывая, например, «Записки Порошина», врач найдет в них прямое подтверждение этой теории. Десятилетний Павел, сила воображения которого изумляла наставников, постоянно страдал плохим пищеварением. Рвота и головная боль были в нем постоянным недугом. Порошин, не зная, чем объяснить это явление, приписывает его тому, что, обыкновенно не любивши долго сидеть за столом, Великий Князь глотал большие куски, не совсем разжевывая их.

Приводимый здесь рассказ Великого Князя о видении ему Петра I в связи с другими данными в том же роде ближе раскрывает нам психические особенности этой замечательной личности.

В 1782 году Павел Петрович вместе с молодой супругой своей Марией Федоровной путешествовал за границей. Не мало подробностей об этой поездке находим мы в «Записках баронессы Оберкирх». Баронесса Оберкирх, подруга детства принцессы Доротеи Вюртембергской (после Императрицы Марии Федоровны), путешествовала вместе с русскою великокняжескою четою по Франции, Бельгии и Германии. Павел Петрович очень уважал баронессу, к которой Великая Княгиня, его супруга, сохраняла прежние чувства теплой девической привязанности. Подаренные раз баронессе Великим Князем фрукты бросили даже мимолетный колорит легкой ревности на отношения между супругами; но это был порыв той же почти шуточной ревности, которою, например, встретила Великая Княгиня рассказы супруга о королеве Марии Антуанетте, очаровавшей его в Париже.

10 июля 1782 [года] в Брюсселе Павел Петрович, путешествовавший под именем графа du Nord, ужинал в обществе. Великая Княгиня, утомившись путешествием и театром, который путешественники тотчас посетили по приезде в Брюссель, не была за столом. Ужин ли, жаркий ли вечер дал особенное направление разговору, только беседа скоро обратилась к чудесному, к явлению призраков и т. д. Каждый рассказал что-нибудь чудесное из собственного опыта; лишь один Великий Князь хранил молчание. Следующее заимствуем мы буквально из записок Оберкирх (II, 94 — 100). Запискам баронессы смело можно довериться; все интересное, слышанное ею, она тотчас же передавала бумаге. Так, незадолго перед тем она записала рассказ принца де Линя тотчас после того, как слышала его. Великая Княгиня Мария Федоровна сделала тогда то же самое, хотя, в сущности, рассказ принца о том, как он в платье монашенки и под вуалью присутствовал при пострижении девушки, оставившей в нем неизгладимое впечатление, не представлял ничего особенно интересного.

«А что же вы, Ваше Высочество? — обратился принц де Линь к Павлу. — Или вам нечего рассказать? Разве в России нет чудесного? Или злым духам и колдунам не удалось расставить вам чары?»

Великий Князь поднял голову.

«Куракин знает, — сказал он, — что и мне было бы кой о чем порассказать, как и другим. Но есть воспоминания, которые я стараюсь удалить из памяти. Я и так уже вынес от них не мало».

В комнате господствовало молчание. Великий Князь посмотрел на Куракина, и во взоре его выразилось грустно-тяжелое чувство.

— Неправда ли, Куракин, что со мною приключилось кое-что очень странное? — спросил он.

— Столь странное, Ваше Высочество, что при всем доверии моем к Вам я могу лишь приписать оное порыву вашего воображения.

— Нет, это была правда, сущая правда, и, если Оберкирх даст слово, что не скажет ничего моей жене, я передам вам, в чем было дело. Но позвольте, господа, и всех вас просить держать мой рассказ в тайне, — прибавил Великий Князь, смеясь, — потому что очень неприятно было бы, если бы по всей Европе разошлась история о привидении, в которой я играю роль.