К сожалению, четыре тысячи рублей, оставшиеся после разных покупок от моего приданого, не были выданы мне на руки, а были положены куда-то в Опекунский совет, и расписка осталась у отца. У меня же наличных оставалось всего семь рублей, один золотой, зашитый на счастье в подвенечное платье, и несколько мелочи{29}.
Полагают, что я должна непременно в этом году выйти замуж, так как когда я вошла в церковь, то меня приняли за новобрачную и певчие грянули хором «Гряди, гряди во храм». Какое суеверие!{30}
В шесть часов оделся и поехал на свадьбу к Пушкиной. Мать, невеста, сестра выли немилосердно, как это водится, но после церемонии все развеселились… (Из письма А. Я. Булгакова его брату. 1820 г.){31}
Мне кто-то сказал, что надо для счастья в замужестве выучить 50-й Псалом «Помилуй мя Боже». Я тотчас после сговора начала учить и к свадьбе уже знала его. Многие, смеясь, скажут, что это мистицизм, а я благодарю Господа и знаю, что это — вера и любовь к Богу{32}.
Перед свадьбой нас провели в комнату, где одевалась невеста, и по русскому обычаю я положила в ее туфельку золотую монету{33}.
Когда убирают под венец невесту, то почетная, счастливая супруга должна ей вдеть серьги; тогда молодая будет счастлива. Исстари водилось, что брат невестин или другой мальчик должен в продолжение девишника укладывать жениховы подарки на дому у жениха, который привозит их невесте; мальчик же должен обуть невесту под венец, повязать ей подвязку и продать жениху косу ее; молодая, в знак покорности, разувает молодого, у которого в сапогах плеть и деньги; ударив жену слегка, он ее награждает{34}.
В залу вошли два шафера: Саша и Сатин, во фраках и белых перчатках. Сатин привез корзинку с венком из померанцевых цветов и букет из живых померанцев и мирта.
Когда я была одета наполовину, в уборную позвали Сашу. В качестве брата, он должен был надеть мне на ногу башмак…
Туалет мой завершился золотым крестиком, повешенным на шею на розовой ленточке, и брильянтовыми сережками, которые должна была вдеть в уши невесте счастливая в замужестве женщина. Серьги мне вдела Катерина Дмитриевна Загоскина{35}.
Посидевши за этим столом с полчаса, графиня Анна Николаевна Пушкина, сестра ее княгиня Меншикова и княгиня Наталья Ивановна Кур<акина>, почетные дамы с стороны моей, и княгиня Щербатова повели по обряду жену мою в спальню и там ее одели в ночное платье, а г-жа Бенкендорф снимала царские бриллианты для возвращения в целости великой княгине. При сем обряде тетки мои не присутствовали, потому что этикет не позволяет вдовам исправлять сих окончательных церемоний[9] {36}.
Но уже все было решено: мы венчаемся с Лизой в Петербурге… Наша свадьба состоялась в дождливый осенний день («дурная погода к счастью», говорили) в Преображенском «всей гвардии» соборе, который с детства был мне мил… В тот же вечер мы уехали в Мюнхен…
Прошло два года (и сколько было пережито), и по возвращении из Мюнхена мы гостили у моего отца, который окружил мою жену самым милым и нежным вниманием, а позже и моя мать ее оценила и полюбила, и все прошлое было забыто навсегда…{37}
Чтобы предупредить порчу свадьбы от недоброго кудесника, который-де не только сделает, что кони не пойдут со двора, но, пожалуй, оборотит и гостей и молодых в волков, все гости и поезжане опоясываются, сверх рубахи, вязаным, а не плетеным, пояском, в котором тьма узелков. Колдун ничего не может сделать, не развязав сперва всех узелков или не сняв с человека такой поясок{38}.
Я деда не помню, но весь околоток знал, что он был колдун…
Ехала дворянская свадьба; дедушку забыли позвать. Подъехала свадьба с поезжанами к околице, лошади на дыбы и не пошли — худая примета; другие, третьи сани, лошади нейдут в ворота околицы; тогда вспомнили о своей ошибке, что не пригласили Дмитрия Дементьевича. К нему — дедушка спит. Просиди, кланялись в ноги, но известно — колдуны скоро не прощали. Наконец дедушка простил, взял лопату и метлу, да неизбежные ковшик воды с углем, лег в воротах, заставил всех читать молитву, а сам стал сражаться с нечистым; разгреб снег, размел метлой, обошел поезд по солнцу, опрыскал водою и провел первые сани — поезд проехал. Как ни звали деда на свадьбу — не поехал.
— Как же, батюшка, наколдовал дедушка?
— Если, братец ты мой, пересыпать дорогу порошком толченой печени медведя, то лошадь через дорогу не пойдет{39}.
Во всех странах есть злые и неблагонамеренные люди, которые доставляют себе жестокое удовольствие мучить новобрачных и возмущать блаженство их домашней жизни. Везде есть любовники, которые, у самого входа в храм любви, чувствуют себя неспособными предаться ея таинствам. Наконец, где нет столь легковерных людей, твердо убежденных, что с помощию некоторых магических приготовлений можно потушить пламя любви и переломить ея стрелы у дверей самого храма крылатого мальчика?