Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.

В Киеве граф Сивере занимал высокий пост в 1770-х годах, во время 1-й войны с Турками, при И[мператрице] Екатерине II. Жена его, Наталья Ивановна, отсутствующая, была видима многими людьми и часовыми, как будто ходила по комнатам и стояла перед зеркалом, что и сам муж видел. Однажды уговорил он ее остаться дома, чтобы самой видеть такое явление. Она, лежа на постели, читала книгу, вдруг двери растворяются, и она видит себя едущею верхом. Наталья Ивановна, не оробев, спрашивает призрака: «Когда я умру?» Призрак, имевший в руке книгу, начал переворачивать листы и назначил месяц и число, но не объявил года и потом исчез. Хотя Г-жа Сивере была не суеверна, однако по самую свою смерть боялась того месяца и числа. Она жила после того долго, но умерла в назначенном месяце и числе.

У Николая Петровича Никулина, живущего Московской губернии Клинского уезда в сельце Щекине, жил студент Иван Федорович Доброхотов. Однажды, по обыкновению своему, он пошел после обеда отдыхать в беседку. Проснувшись, он видит на полу лежащего человека, подобного себе цветом волос и одеянием. По мере того, как он поднимал голову с подушки, так и привидение поднимало свою голову. Тот ляжет и привидение также. Доброхотов встал, и привидение встало. Доброхотов пошел, и оно тоже; посредине комнаты они сошлись, Доброхотов вышел из беседки, чтобы идти к дому, и привидение пошло за ним. У самых ворот дома, как Доброхотов перешагнул ворота, то привидение начало исчезать в его глазах и пропало. Он пришел в ужас и побледнел. Когда спросили его о причине замешательства, он рассказал хозяину со всеми тут бывшими свое происшествие. На другой день, когда, проснувшись, встали, то нашли его умершим.

В ободрение тех, кто увидел бы себя, расскажу из своих записок: в 1841 году я ездил по Ярославской губернии вместе с известным нашим археологом, П. И. Савваитовым, следя течение реки Сити, при коей было известное сражение с татарами в 1238 году. Около Красного Холма, вечером, мы заехали в Антониевский монастырь. Игумен пригласил нас в свое жилище. Павел Иванович вышел на балкон и вдруг воротился, говоря мне, что он видел себя. Этому прошло с лишком 30 лет, и, слава Богу, он здравствует: мы ожидаем даже, что он скоро издаст вновь Новогородскую летопись^{3}.

* * *

В Москве он (архимандрит Поликарп. — Е. Л.) прожил недолго: 10 января 1837 года он скончался от чахотки… С лишком за год до своей смерти, находясь в бодрственном состоянии, он видел перед собою самого себя, испугался и сказал: «Видно, мне недолго жить»^{4}.

* * *

Потом разговорились мы к чему-то, что Грибоедов был лично храбр.

— А знаете ли, — сказал Жандр, — что он был порядочно суеверен, и это объясняется, если хотите, его живой поэтической натурой. Он верил существованию какого-то высшего мира и всему чудесному. Раз приходит ко мне весь бледный и расстроенный. «Что с тобой?» — «Чудеса, да и только, только чудеса скверные». — «Да говори, пожалуйста». — «Вы с Варварой Семеновной все утро были дома?» — «Все утро». — «И никуда не выходили?» — «Никуда». — «Ну, так я вас обоих сейчас видел на Синем мосту». Я ничему сверхъестественному не верю, и рассмеялся над его словами и тревогой. «Смейся, — говорит, — пожалуй, а знаешь ли, что со мной было в Тифлисе?» — «Говори». — «Иду я по улице и вижу, что в самом конце ее один из тамошних моих знакомых ее перешел. Тут, конечно, нет ничего удивительного, а удивительно то, что этот же самый господин нагоняет меня на улице и начинает со мной говорить. Как тебе покажется?.. Через три дня он умер». — «Стало быть, и мы с Варварой Семеновной умрем?» — «Ничего не знаю, а только ты ей не сказывай». — «Пустяки, братец…» И в самом деле вышли пустяки: видел он нас на Синем мосту в 1824 году, Варвара Семеновна умерла в 1846 году, а я, как видите, до сих пор жив. Но он всему этому верил^{5}.

* * *

В 1810 году к Пушкиным собрались, по случаю ли именин Сергея Львовича или жены его (мать позабыла), гости. Страдая зубной болью, Сергей Львович высылает камердинера с извинением, что явиться к чаю не может. Общество занимает Надежда Осиповна разными забавными анекдотами, причем изощряет все свое остроумие насчет родственниц мужа — Чичериных, из которых одну она прозвала горбушкой, другую — крикушкой, третью — дурнушкой. Тогда сидящая за самоваром, радом с Надеждой Осиповной, мать ее, Марья Алексеевна Ганнибал, подает ей знаки прекратить ядовитые шутки, но дочь, не унимаясь, хохочет над своими же остротами до упаду. Марья Алексеевна повторяет свою мимику и, наконец, выведенная из терпения, говорит: «Как не стыдно тебе, Надя, смеяться над его родными», — причем показывает дочери на порожний стул. Дочь не понимает, смотрит на мать и говорит ей, продолжая острить: «Ну что ж такое? Разумеется, все три смешны: горбушка, крикушка, дурнушка!»