Повседневная жизнь Египта во времена Клеопатры

На оборотной стороне папируса находилось множество официальных и частных текстов, чьи сюжеты и возвышенный стиль указывали на то, что это была коллекция эпистолярных примеров.^{245} Птолемайос и его брат должны были черпать в них вдохновение для редактирования своих собственных писем и огромного количества петиций, которыми они засыпали власти. Так как все эти тексты написаны рукой профессионального писаря и среди них есть копия царского письма, адресованного стратегу Мемфиса Дионисию, можно сделать вывод, что именно он составлял эту коллекцию, используя свои собственные документы по настоянию сыновей Главка, которым он оказывал свое покровительство. Интерес братьев к приобретению такого собрания примеров относится к области более утилитарного, нежели культурного порядка. Практическое применение этого астрономического текста вряд ли возможно, но даже если использование таких стилистических образов имело место, то это говорит лишь о желании братьев казаться образованными эллинами.

Кажется, что культура была для братьев средством возвышения себя над серой обыденностью, в которую они были погружены. Иначе зачем нужно было сохранять философско-грамматический трактат отрицаний? Это был, несомненно, мало привлекательный текст, но они могли почерпнуть в нем множество цитат из произведений классических поэтов: Еврипида, Сафо, Алкмана, Анакреона и др.^{246} Этот интерес к стихам проявляется прежде всего в большом переписанном как Птолемайосом, так и молодым Аполлонием тексте, состоящем из длинных отрывков, после того как они заучивали их наизусть. В этом сборнике из выбранных образцов для подражания можно отыскать неизвестную пьесу Новой Комедии, а также цитаты из «Медеи» Еврипида или из «Карийцев» — утерянной трагедии Эсхила.^{247}

Отбор отрывков не был похож на фразы и примеры из «Лагарда и Мишара». Интересные соответствия, которые обнаруживаются между повествовательным содержанием этих цитат и жизненной ситуацией двух переписчиков, выявляют, что последние выбирали тексты сознательно в качестве отражения своей личной ситуации. Для доказательства хватит одного примера. После переписывания части пролога из «Телефа» Еврипида, пьесы, где главный герой, житель Аркадии, жалуется на свою судьбу грека-изгнанника, заброшенного в мир варварской Мизии, Аполлоний пишет: «Аполлоний — македонянин, македонянин, говорю я!»^{248}

Абсолютно ясно, что молодой человек видел себя среди египтян как новый Телеф среди варваров. Потребность в культурных традициях рождалась в процессе туманных чувств, внутренней борьбы, понимания невозможности существования между двумя мирами, которые вели его на поиски себя среди литературных архетипов.

Аполлоний и последний фараон

По этому последнему замечанию нельзя заключить, что Аполлоний делал выбор между двумя антагонистическими культурными традициями. Все было не так просто. По его не всегда четким записям ясно, что Аполлоний не гнушался переписывать типичные куски из литературы эпохи фараонов. Речь идет о «Сне Нектанеба», рассказе о последнем царе последней местной династии. Фараон, заснувший в мемфисском храме, увидел во сне появление богини Исиды, восседавшей в папирусной лодке в окружении богов. Бог Онурис — отождествленный автором с греческим богом Аресом — обратился к Исиде, жалуясь, что Нектанеб не хочет закончить строительство храма. По пробуждении царь приказал жрецам сделать доклад о состоянии святилища. Из документов явствовало, что забыли запечатлеть только иероглифические тексты. Некий Петеисий пообещал выполнить работу в очень короткие сроки, но, получив аванс, предпочел проводить время в попойках. Именно в этот момент к нему пришла молодая девушка необыкновенной красоты…^{249} На этом месте переписанный Аполлонием на греческом языке текст обрывается. Эта история, принадлежащая к повествовательному жанру, очень ценилась в Древнем Египте и могла быть либо переведена, либо адаптирована с египетского, хотя мы не обладаем оригинальной версией. Интерес, который она представляла для отшельников Серапеума, специалистов в толковании снов, очевиден! Птолемайос часто находился под влиянием собственных снов, а один из них, содержавший призыв к Исиде,^{250} явно был скопирован с воззвания, произнесенного Онурисом во «Сне Нектанеба».