«…По французскому уставу на мне, как на дежурном унтер-офицере, лежала обязанность добить его выстрелом из револьвера. У французов это называется coup de grace — «выстрел милосердия». Я благодарю бога мести, владыку страданий и радостей человеческих за эту минуту. Она была единственной счастливой за целые десять лет жизни».
Но не всегда столь «высокие отношения» становились мотивом для поступления в легион. Однополчане вчерашнего студента Сорбонны Финка — это самые разные люди. «…Люди менее ярких страстей. Было пять-шесть евреев-портняжек, выходцев из румынских гетто и российских местечек. Они бежали в свое время от солдатчины, от нужды, от погромов. Они засели в кварталах Бастилии и Тампль и шили жилеты и брюки. И вот в один душный июльский день распоролось все их шитье. Это было в тот день, когда слово «война» забегало по улицам Парижа. Был один люксембуржец — приказчик из галантерейного магазина на бульваре Сен-Мишель. Он торговал галстуками. Но его клиенты перестали носить галстуки и он пошел сражаться за Францию… пять итальянцев из Пьемонта и Ломбардии. Они мостили улицы Парижа в тот день, когда газетчики забегали по этим улицам с криком: «Война!»
Каменотесам больше нечего было делать в Париже. Им больше нечего было делать, как переменить инструмент и взять в руки ружья вместо молотков. Война была великим приключением».
Но все это: патриотический порыв, желание покарать немецких варваров и дать отпор этим новым гуннам, спасти ценности цивилизации и т. д. и т. п., то есть все то, что писали в газетных статьях той эпохи журналисты. Иностранцы во Франции добровольно лезли в мясорубку, французы — по призыву.
Вторая мировая война за одно столетие — совсем другое дело. Это была война мировоззрений, а не ссора между диктаторами, что можно сегодня прочесть в трудах модных авторов. И статистика легиона показывает, что именно в дни паники и смятения, когда немцы молниеносно захватили Бельгию и так легко, без всяких боев, обошли «неприступную линию Мажино», которая, как уверяли население, надежно прикрывает Францию, в легион вступило рекордное количество иностранцев, проживающих на территории страны.
Декретом французского правительства от июля 1939 года, еще до начала «странной войны», сообщалось, что «…в случае войны все офицеры союзных стран по войне 1914–1918 годов имеют право поступить во Французскую армию на следующих началах: подпоручики — сержантами, поручики — су-лейтенантами (подпоручиками), капитаны — лейтенантами, полковники и генералы — капитанами. Все должны пройти медицинский осмотр и сдать экзамен по французскому языку».
В своих воспоминаниях кубанский казак, полковник Федор Елисеев, ставший капитаном Иностранного легиона, так объясняет свое вступление в легион, притом что был уже в пенсионном возрасте: «Считая, что союз Германии Гитлера с красной Россией есть ненормальность — я дал согласие. Долгожданная «весна» похода на красную Москву, кажется, пришла…»
Увы, мечты белогвардейского полковника о «белом» реванше снова не сбылись: «…германская армия заняла Париж, французское правительство эвакуировалось в Бордо и мое досье, как уведомили меня — «диспарю», то есть пропало без вести». И все же Елисеев не собирается мириться с ситуацией: «Как кадровый офицер Российской конницы, я подал заявление служить в одном из кавалерийских полков Иностранного Легиона, которые квартировали в Сирии и Алжире
А в мирное время? В книге «Иностранный Легион в Марокко» генерал Пешков приводит любопытный разговор с легионером, немцем по происхождению:
«— Вы были офицером?
— Да, служил в армии Кайзера.
— Что же вас привело во Французский Легион?
— Потому что я ненавижу республиканцев и немецкую республику! Мне ненавистны демократы, они полны коварства и предатели. И страшные лицемеры. Демократия вообще противоречит человеческой натуре.
— Что вы этим хотите сказать? Все люди разве не равны перед Богом и все мы не дети одного Отца?
— Нет, даже на небе нет равенства, нет его и в Царстве Божьем, ни среди ангелов».