Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни

В том же году обер-полицмейстеру стало известно, что некоторые приставы, выходя за пределы своих полномочий, переложили на околоточных надзирателей тяжесть ночных обходов квартир для выявления непрописанных жителей. Приказом по полиции проверки домов по ночам были возложены лично на приставов или их помощников. Попутно Юровский велел сделать околоточным надзирателям строгое внушение: «…никто из них без особой служебной надобности и разрешения пристава не должен отлучаться от района своих околотков».

Управление 2-го участка Пречистенской части.

На должность пристава мог быть назначен офицер, прослуживший в армии не менее трех лет, имевший образование не ниже четырех классов среднего учебного заведения (городского училища) или сдавший соответствующий экзамен. Портрет участкового пристава, выходца из военной среды, нарисовал популярный в начале XX в. писатель Марк Криницкий в романе «Молодые годы Долецкого»:

«Пристав облизал кончики усов. Одет он был с тою особою грубою щеголеватостью, с которой умеют одеваться одни только выслужившиеся полицейские, и выговаривал «г», как «х», что ясно указывало на получение им предварительного образования в военной казарме. Пальцы его правой руки были совершенно унизаны перстнями, а на голове до голой кожи расчесан прямой пробор. От всей его фигуры пахло не то духами, не то апельсинными корками.

Пристав, как был, вошел в пальто и стал расхаживать по комнате, заложив руки за спину и поочередно с заботливым видом поглядывая на свои лакированные сапоги, для чего выворачивал ступни ног наружу».

По свидетельству В. А. Гиляровского, лично знавшего многих офицеров московской полиции, среди приставов были люди самого разного происхождения. Так, в мемуарных очерках «Москва и москвичи» упомянут пристав, дежуривший во время бала в генерал-губернаторском доме — бывший гвардейский офицер. В другой раз писатель рассказал о приставе 1-го участка Сретенской части, выходце из самых низов:

«К десяти часам утра я был уже под сретенской каланчой, в кабинете пристава Ларепланда. Я с ним был хорошо знаком и не раз получал от него сведения для газет. У него была одна слабость. Бывший кантонист, десятки лет прослужил в московской полиции, дошел из городовых до участкового, получил чин коллежского асессора и был счастлив, когда его называли капитаном, хотя носил погоны гражданского ведомства».

Согласно Табели о рангах, участковый пристав московской полиции относился к VII классу, что делало его равным армейскому подполковнику. В начале XX в. жалованья ему полагалось 1400 руб. в год плюс 700 руб. «столовых». «Квартирной табелью» приставу отводилась квартира из шести комнат «общего квадратного содержания в 30 саженей при норме высоты 5 арш.»[55].

Однако, получая ежемесячно 175 рублей, пристав не мог отнести себя к «достаточному классу». Содержание семьи, сама жизнь в Москве с ее соблазнами, вращение в обществе требовали гораздо больших расходов. «Обращая внимание на состав и быт приставов и их помощников, — описывал генерал Рейнбот положение московских полицейских сенатору Гарину, — пришлось прийти к заключению, что за редким исключением большим подспорьем им служат подарки от обывателей».

Градоначальник разделял такие подношения «на сделки с совестью и сделки с самолюбием». Первые имели явные признаки «лихоимства», поскольку налицо была причинно-следственная связь между получением мзды и действиями должностного лица. Во втором случае такой связи не было. С чисто юридической точки зрения «праздничные деньги», поднесенные офицеру полиции, взяткой не являлись, а считались начальством «глубоко укоренившимся в Москве злом», с которым волей-неволей приходилось мириться.

Интересно, что свежий взгляд на деятельность московских приставов приводил начальство к неожиданным выводам. Так, принимая дела, генерал Рейнбот получил от помощника градоначальника Будберга сведения о полицейских офицерах, возглавлявших участки, а спустя некоторое время внес в них свои коррективы: