Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны

Но не все служащие полиции бросились, словно тараканы, забиваться в щели. Нашлись и такие, кто оставался верен долгу до самого конца. Иначе чем можно объяснить, например, такую сцену, описанную журналистом «Утра России»:

«Близ кофейни Филиппова появляется группа конных городовых. Городовые едут шагом. Из публики, расступившейся перед городовыми, выделяются несколько студентов, которые молча направляются к городовым. На лицах городовых выражение растерянности. Ехавший впереди городовой как-то неуклюже обеими руками снимает серую папаху. Остальные городовые, остановив лошадей, снимают шапки. Толпа сдавливает всадников со всех сторон.

– Сдавай оружие, слезай с лошадей.

Городовые как бы застыли в оцепенении.

– Тащи их с лошадей, отбирай шашки! – раздаются крики.

Городовые снимают шнуры, отдают револьверы. Один из них грузно, цепляясь шпорами, сваливается с седла. Толпа стискивает остальных городовых. Их обезоруживают, отнимают лошадей. Подоспевший к этому времени отряд конных артиллеристов берет лошадей в поводья и уводит с собой.

Сопровождаемые насмешками толпы городовые с бледными растерянными лицами молча идут к дому градоначальничества. Один из них потерял шапку и идет с непокрытой головой».

Свою чашу позора в тот день испили до дна и жандармы. Их шествие по Тверской в описании репортера выглядело далеко не триумфальным:

«Сопровождаемая воинским отрядом и огромной толпой по Тверской следует группа арестованных на Александровском вокзале жандармов.

По обеим сторонам улицы густыми шпалерами стоящий народ “приветствует” жандармов кликами “ура”. В толпе раздаются восклицания по адресу арестованных:

– Архангелы!

– Шкуры!

– Чужеспинники!

– Молокане!

Жандармы все здоровые, рослые, упитанные. Они бледны и объяты страхом».

Основная ударная сила жандармерии – конный дивизион – утром 2 марта сдался без малейшего сопротивления. Все оружие жандармы передали в распоряжение штаба революционных войск. «Жандармский корнет М., фланер Кузнецкого Моста, после сдачи даже украсил себя громадным красным бантом, – вспоминал А. Н. Вознесенский. – Полиция и жандармерия – эти столпы старого строя – сдавали свои позиции без боя, в состоянии полного оцепенения и беспомощности».

После регистрации арестованных полицейских и жандармов в Городской Думе их отправляли в Бутырскую тюрьму. Единственным служащим полиции, кого не удалось отыскать, был начальник московских сыщиков К. П. Маршалк. Не зря, видимо, при сыскном отделении имелись специальная гримировальная комната и костюмерная, с коллекцией одежды на все случаи жизни. А соседу Маршалка по Гнездниковскому переулку, градоначальнику Шебеко, революционеры оставили «привет»: двери подъезда украсили звездой из алых лент и вывесили красный флаг.

Вместо полиции началось создание милиции. Запись в нее производилась в здании юридического отделения университета на Моховой.

Главный итог 2 марта был подведен коротким сообщением газеты «Русские ведомости»: «Весь гарнизон перешел на сторону народа. Московский градоначальник с семьей скрылся. Командующий войсками ген. Мрозовский находится под домашним арестом, под охраной трех офицеров».

Следующий день, 3 марта, был пятницей. По свидетельству Н. П. Окунева, деловая жизнь города почти вошла в прежнее русло: возобновили работу государственные учреждения и торговые заведения. Только московские пролетарии, наслаждаясь свободой, продолжали забастовку[56]. Уличных шествий уже не проводили, зато все желающие вовсю ораторствовали на нескончаемых митингах, которые проходили на Страстной и Скобелевской площадях. На радость извозчикам, не было ни трамвайного движения, ни городовых на перекрестках. Вместо них кое-где на постах стояли милиционеры из числа студентов и гимназистов.

Диссонансом к общему настроению звучит признание В. Амфитеатрова-Кадашева в наступающей усталости от нескончаемого революционного праздника:

«Вообще в интеллигенции заметен весьма критический дух к событиям, известный правый уклон. Мое чувство глухого раздражения против того, что слишком уж много “товарищей” шляется по улицам и что всюду на первое место лезут какие-то хайлы, – испытывают многие. Но неудовольствие это соединено с какой-то робостью. Смелой критики не слышишь нигде.

И вообще, вся эта канитель изрядно надоела: красные флаги и блудословие, блудословие и красные флаги. Блудословят даже умные люди: А. А. Яблоновский, вообще-то глядящий довольно трезво (умно высмеян им Бонч-Бруевич с его проектом Красной гвардии), – сегодня разразился восторженным фельетоном по поводу какой-то девушки в автомобильном шлеме, с горящими глазами мчавшейся на грузовике, как “Дева Свободы”. Эта “Дева Свободы” – Талька Гольденфарб, стерва. И глаза у нее горели не от революции, а совсем по иным причинам: под покровом алого знамени сосед ее вел себя тоже по-революционному…