Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

Она и говорит ему:

— Ну, племянничек, ты это попомни, а я не забуду.

И вскорости после этого захирел паренек.

— Чую, говорит, кто-то по ночам кровь сосет из меня, а проснуться не могу…»^[263] Ну, и так далее.

Часов в 10–11 после ужина ложились спать — в том же помещении, где работали. Постель у каждого должна была быть своя: какая-нибудь подстилка вроде войлока, замызганное одеяло без пододеяльника и подушка в ситцевой наволочке, которую, как правило, не стирали годами. Узел с постелью каждый работник хранил где-нибудь в углу — под портняжным катком, под верстаком и т. п. Укладывались на полу или на рабочем столе, в зависимости от внутренней иерархии старшинства. На ночь не раздевались — снимали только сапоги и верхнюю одежду.

В воскресенья и обычные праздники отдыхали: зажигали лампадки перед иконами, поутру ходили в церковь, потом отправлялись «к куме» или в любимый трактир или кабак и возвращались поздно вечером сильно пьяные и нередко битые. По большим праздникам ходили на гулянья (мальчишкам хозяин выдавал по 15 копеек «на пряники»), иногда заглядывали в балаганы, а потом снова в трактир, а порой сперва в трактир — и до самого гулянья так и не добирались.

После Пасхи рабочие дни сокращались — полагалось «шабашить» с сумерками, а в начале осени — сразу после наступления темноты. Высвободившиеся часы, как правило, тоже проводили в трактире. «Только <сам> рабочий человек может объяснить вам, почему он <…> так скотски напивается в минуты отдыха, — писал Г. И. Успенский. — …Заливание через край известного напитка совершается большею частью вовсе не с горя… неразвитому, неученому рабочему некуда деть своего отдыха. После трудов, по большей части слишком однообразных, утомленные нервы… неизбежно, настойчиво жаждут приятного»^[264].

За пьянство, склонность к скандалам и пьяным дракам мастеровых (равно как и фабричных) в Москве не любили и при всяком слухе о скандале говорили: «Чего же другого и ждать от мастеровщины?»

Четырежды в год — перед Пасхой, Рождеством, Масленицей и Петровым днем — производился расчет за работу: хозяин вычитал из жалованья мастеров дни прогулов и взятые авансом деньги («чайные» и «банные» пятачки и «опохмелка» съедали обычно большую часть заработка) и долго торговался из-за остававшихся сумм. Если мастер был хороший и хозяину не хотелось его лишаться, то ему выдавалось не только заработанное, но и довольно приличный аванс — рублей 15–20, ну а «середнячкам» после долгого упрашивания удавалось разжиться 6–7 рублями. Особенно важно это было в Петров день, поскольку в летнее время практически все мастера разъезжались по домам, чтобы помочь родным в летних сельских работах, и возвращались только в августе. Само собой, ехать в деревню без гостинцев было не принято.

Жены и дети у мастеров оставались в деревне. Изредка жены (особенно молодые) приезжали в город проведать своих, но чаще супружеские свидания происходили во время летних визитов мужей, а в остальное время связь с деревней поддерживалась редкими письмами и еще более редкими денежными переводами. Во многих мастерских, особенно если мастера были из недальних мест, деревенские каникулы устраивались по нескольку раз в году. К примеру, большинство портных ездили домой к Рождеству — на три недели, а вернувшись, работали до Масленой. Масленичные каникулы длились неделю, после чего работали до конца мая и снова отправлялись в деревню, где оставались до Покрова. Каждый приезд отмечался «сглаживанием половинки», то есть выпивкой полубутылки (или двух) с закуской: жареной колбасой, рубцом или печенкой, а потом это «покрывали лачком», то есть пивом, к которому закуской был моченый горох.

Частое и вынужденное холостячество городских мастеров заставляло искать утех на стороне, и редкий из них не имел в городе постоянной «сударки» или «кумы» — какой-нибудь вдовы или даже мужней жены, живущей врозь с мужем и работающей в женской мастерской или прислугой.