Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

Многодневные кутежи такого рода не были редкостью и в среде московского купечества, и среди «фартовых ребят» — то есть удачливых уголовников, да и, в общем, во всяком классе московского населения находились любители подобных развлечений, поэтому и заведений, предоставлявших им эту возможность, всегда было в достатке. Большая часть известных в истории девятнадцатого века московских разгульных мест находилась на окраинах города или даже за городом, но встречались и расположенные в центральных его частях, в местах поукромнее.

Одним из наиболее ранних вошедших в московское предание злачных мест этого рода был прославившийся еще в восемнадцатом веке трактир, так и называвшийся «Разгуляй». Он дал свое имя и площади, на которой находился, на стыке Старой и Новой Басманных улиц у въезда в село Елохово. Здесь, вдалеке от Города и Замоскворечья, а значит, и от посторонних осуждающих глаз, еще в екатерининское время любили предаваться радостям жизни купцы и купчики, рядские сидельцы и фабричные со всей Москвы.

Скромный домик «Разгуляя» заключал в себе «и кабак, и харчевню, и притон, и постоялый двор, и ночлежный дом, и вертеп дешевого разврата»^[177], и редкая ночь здесь обходилась без далеко разносившихся звона бьющегося стекла, звуков брани и женского визга, возвещающих о разгоравшейся в «Разгуляе» очередной потасовке.

«Разгуляю» выпала своя роль в истории Великой чумы 1771 года. После того как на Суконном дворе, стоявшем вблизи от Большого Каменного моста, обнаружились заболевшие и прошел слух, что всех работавших там заберут в полицию, а оттуда больных отправят в больницы, а здоровых вышлют домой, рабочие разбежались во все стороны и рассеялись по городским окраинам. Значительная их часть осела именно в «Разгуляе». В здешней ночлежке больные соседствовали с заболевающими и здоровыми, и скоро тут стали умирать по десятку и более человек ежедневно. Началось повальное бегство ночлежников. Они распространялись по окрестностям и разносили с собой чуму. Скоро район Елохова, Басманной и Немецкой слободы и Лефортова превратился в одно из самых зараженных мест Москвы. Обыватели в ужасе побросали свои дома и побежали из города куда глаза глядят; многие умирали в дороге. После того как эпидемия спала, многие из здешних домов оказались без владельцев, и городские власти стали передавать их территории новым хозяевам. А потом, месяцы спустя, кое-кто из здешних обывателей начал возвращаться и находить на месте своего дома чужое, незнакомое жилье и посторонних людей. Городские бытописцы говорили, что именно тогда поблизости от Елохова и появилась слобода «Переведеновка» (недалеко от нынешней Спартаковской площади), где в конце концов осели жертвы московской чумы.

Что же касается «Разгуляя», то он после чумы перешел в другие руки, был впоследствии надстроен вторым этажом и со временем превратился во вполне приличное заведение. На первом этаже новые владельцы устроили помещения для лавок, а на втором этаже так и продолжал существовать трактир. «За последнюю четверть века, — писал в 1890-х годах Д. А. Покровский, — им владел купец Куринский, заботившийся, независимо от своих выгод, и о сообщении своему заведению строго приличного, степенного характера и совершенно успевший в этом»^[178].

В 1830-х годах эстафету «Разгуляя» перехватило другое заведение, известное в московском предании под прозвищем «Волчья долина». Оно просуществовало до 1870-х годов. Собственно, «Волчьей долиной» назывался довольно большой участок берега Москвы-реки, от Большого Каменного моста и до нынешнего Соймоновского проезда. С 1839 года, когда возле Волхонки начали возведение храма Христа Спасителя и вокруг стройки вырос высокий деревянный забор, эта местность, и без того довольно убогая, приобрела еще и зловещую репутацию. Здесь находились низкопробные «Каменновские» бани, принадлежавшие купцу Горячеву, а рядом в каких-то полуразрушенных лачугах теснились подозрительные кабаки и трактирчики. Вся эта местность с замусоренным, в то время еще без набережной, берегом и сомнительной публикой и носила название Волчьей долины, и в сумерки обыватель предпочитал сюда не соваться. «Говорили, что там происходили и грабежи, и убийства, причем трупы выбрасывались прямо под мост, в реку; поэтому переход по Каменному мосту в темные ночи для одинокого путника считался небезопасным»^[179]. (Впрочем, московские мосты вообще считались опасными местами.)