Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного

Для того чтобы понять истинное назначение метлы в снаряжении опричника, необходимо прежде всего уточнить сакральные функции метлы в народной и книжной культурах. Как известно, в славянской традиционной культуре помело или метла, среди прочего, воспринимались в качестве сильнейшего магического предмета-артефакта, использовавшегося для избавления от опасности или очищения от скверны ^{24}. Кроме того, метла наряду с кочергой, ухватом, лопатой и голиком (веником из голых, лишённых листвы прутьев) принадлежала к атрибутам очага, с которым в славянском язычестве было связано немало магических обрядов. Благодаря этому обстоятельству все перечисленные предметы воспринимались великороссами, украинцами и белорусами не иначе как священные, наделённые к тому же сверхъестественной энергией ^{25}. При помощи помела или нескольких метёлок сказочный богатырь уничтожает огромное вражеское войско. В сказке о Еруслане Лазаревиче рассказывается, в частности, о чудесном разгроме полчищ князя Данилы Белого: «Он (Еруслан. — И.К., А.Б.)… сходил на сарай, взял две метёлки и выехал погулять с Данилиным войськом. Это всё войсько этими мётлами… и погубил. Без сабли, без тесака всё попленил, без меця и без копья» ^{26}. Герой другой русской сказки, «Волшебный конь», Иван — крестьянский сын, обманом завладев чудодейственными помелом и клюкой, использует их против захватчиков, посягнувших на его отечество: «…полетел на войско вражее; где помелом махнёт — там улица, где перемахнёт — там с переулочком! В короткое время перебил целые сотни, целые тысячи; а что от смерти уцелело, то зацепил клюкою и живьём приволок в стольный город» ^{27}. Метафорически переосмыслен образ метлы, истребляющей «силу поганую», в русской былине «Нашествие татар» («Наезжал собака-вор Каин царь…») из собрания П. Н. Рыбникова, где помело предстаёт уже не в качестве волшебного оружия, непосредственно уничтожающего войско противника, а, скорее, как материализованный символ победы над ним:

…Как на тую пору на то времячко
Наехал дядюшка Самсон да сын Манойлович
Со своею дружиной со хороброю,
Как метлой пахнули силу поганую
И убили собаку-вора царя Каина…

^{28}

Любопытная параллель народному взгляду на помело обнаруживается в Ветхом Завете. В синодальном переводе Книги пророка Исайи на русский язык, восходящем к еврейскому протографу так называемых «полных пророков», упоминается «метла истребительная», коей Господь «выметет» Вавилонскую державу в наказание за пленение «народа Божия» (Ис. 14:22–23). Однако в болгарском переводе этого памятника с греческого, помещённом, например, в Острожской Библии 1581 года, пассаж о помеле отсутствует. Сталкиваясь в подлиннике с термином, как-либо связанным с языческими обрядами, переводчик обычно старался или заменить его максимально нейтральным в вероисповедальном смысле славянским эквивалентом, или совсем исключить из текста.

Отсюда следует, что представление о метле как чудесном оружии, насмерть поражающем врага, сложилось исключительно под воздействием воспоминаний о связанных с ней языческих верованиях и на его формирование никак не повлияла христианская книжность. Иными словами, в традиционной культуре помелу придавалась весьма важная функция очистительного ритуального предмета, способного не только надёжно защитить человека от враждебных злых сил, но и помочь ему одолеть любого противника из инфернального или земного миров. Именно в качестве магического орудия, позволявшего его обладателю с одинаковым успехом сражаться как с демонами, так и с «окаянными» людьми, метла весьма подходила для роли одного из сакральных атрибутов опричного воина. При этом факт использования помела едва ли не с теми же целями православными юродивыми создавал уникальную социопсихологическую ситуацию, когда царские «кровоядцы» с их добровольным отказом от норм общепринятого поведения уподоблялись столь почитаемым на Руси блаженным «похабам», чьи поступки в повседневной жизни, судя по памятникам житийной литературы, отличались изрядной долей экстравагантности. Однако невозможно всерьёз рассматривать опричника в качестве культурно-типологической «реплики», пусть и весьма специфической, Божьего безумца — «юрода»: последние никогда не выступали в амплуа карателей и палачей, удовлетворяясь положением милосердных обличителей человеческих пороков.