Читаем Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции полностью

Во время тех девятнадцати дней, что Собрание заседало в доме архиепископства, оно сделало большое дело — постановило, что имущество, принадлежащее Церкви, должно быть передано в распоряжение нации. Знаменательно, что это постановление было принято 2 ноября, в день церковного праздника, по предложению епископа (Талейрана), под председательством адвоката церкви (Камюса) и в жилище высшего церковного сановника Франции.

Это важное решение, давшее в распоряжение национальной казны около 150 миллионов годового дохода, должно было иметь громадные последствия, и Собрание немедленно извлекло из него пользу для себя. Благодаря этому постановлению оно могло расширить помещение Манежа, заняв ставшие национальной собственностью монастыри Фельянов и Капуцинов и поместив в зданиях этих двух орденов большое количество своих учреждений, для которых не нашлось места в Манеже. Мы уже говорили, что оба монастыря выходили на улицу Сент-Оноре: Капуцинский монастырь[75] имел вид длинного стандартного, лишенного всякого стиля здания с голыми стенами и узкими окнами; наоборот, высокие двери монастыря Фельянов[76], построенного в 1676 году Франсуа Мансаром,[77] открывались прямо на Вандомскую площадь. Они были украшены четырьмя колоннами коринфского стиля, между которыми шел барельеф работы Жана Гужона,[78] который изображал Генриха III, принимающего отца Жана де Ля Баррьера, реформатора ордена. Эта превосходно украшенная стена заканчивалась фронтоном, на котором были изваяны щиты с гербами Франции. Пройдя через двери, посетители входили в широкий красивый двор, левая сторона которого была занята порталом монастырской церкви, возведенным в 1601–1608 годах в том оригинальном промежуточном стиле, который сменил Ренессанс и стал переходом к торжественным колоннадам XVII века[79].

Монастыри отделялись друг от друга лишь одним, довольно длинным проходом, который начинался в глубине двора Фельянов и скользил между стенами обителей достаточно широкой, но извилистой лентой до решетки, выходящей позади Манежа на террасу сада Тюильри. В конце этого прохода, в 1790 году еще виднелись остатки сделанного из раковин грота Гастона Орлеанского, обращенного в нечто вроде часовни. Этот переулочек был собственностью фельянов, устроивших его ради удобства сообщения и имевших право держать ворота открытыми или закрытыми по своему желанию[80]. В то же время королевская казна взялась поддерживать его за свой счет во время малолетня Людовика XV, который часто ходил слушать обедню в церковь фельянов; с того времени этот переулочек сделался самым употребительным входом в сад Тюильри.

Со времен Людовика XIII публика допускалась в сад беспрепятственно. Когда в 1789 году двор поселился в замке, были установлены некоторые признанные необходимыми ограничения для посетителей сада: до двенадцати часов дня туда стали допускать только членов Национального собрания и особ, снабженных карточками, «образцы которых имеются в сторожевых будках»[81]. С полудня сад был по-прежнему открыт для всех.

Таковы были в общих чертах в начальный период революции окрестности здания, избранного для заседаний Собрания, здания, в котором около четырех лет должен был помещаться законодательный корпус. Многие из депутатов Законодательного собрания, желая находиться вблизи от зала Манежа, поселились в квартале Тюильри: Ламурет и Кутон жили в 1792 году на улице Сент-Оноре, дом 343; Альбит, Базир и Жан Дебри также поселились на этой улице; Биго де Преамене снял квартиру на улице Дофина, в доме, выходящем непосредственно на двор Манежа. Очень многие расположились в отелях, на Мельничном пригорке, на улицах Святой Анны и Воробьиной. Фоше устроился в меблированных комнатах на улице Шабане; Карно и Карно-Фелен, оба из Па-де-Кале, сняли на Малой Карусели помещение в гостинице «Аррас»; Луве жил в доме 13 на набережной Вольтера; Верниго — в гостинице «Амир» на улице Орлеан-Сент-Оноре; Бриссо — на улице Гетри, а Лекиньо в «Гостинице Королевы» на улице де Бон.

Почти у всех депутатов, большей частью небогатых, были в городе лишь самые скромные квартирки, настоящим же их жилищем было Собрание, где заседания открывались обычно в девять часов утра и происходили два раза в день. Кроме того, большая работа шла в комиссиях, которых насчитывалось целых тридцать.

Монастыри Капуцинов и Фельянов:

1 — большой двор капуцинов; 2 — кладбище; 3 — двор; 4 — церковь капуцинов; 5–6 — церковь и монастырь капуцинов; 7 — сад; 8 — монастырь фельянов; 9 — маленький сад капуцинов; 10 — большой сад капуцинов; 11 — проход фельянов; 12 — садовая ограда; 13 — сад фельянов; 14 — Манеж; 15 — двор Манежа.

Перейти на страницу:

Все книги серии Живая история: Повседневная жизнь человечества

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология