Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции

Близ помещения сторожа собирается толпа любопытных, пришедших посмотреть на заседание. Ее сдерживают расставленные здесь загородки. Извозчики беспрестанно подвозят просителей: могущественных некогда аббатов и бывших пенсионеров короля, хлопочущих о возобновлении пособия. Незадолго до девяти часов открывают загородки, толпа бросается к четырем лестницам, ведущим на трибуны, и они мгновенно оказываются заполненными. В зале еще пусто: по «плеши», обширному прямоугольнику, где стоят лишь две большие фаянсовые печи, формой напоминающие разрушенную Бастилию, расхаживают несколько приставов в черных штанах и с серебряными цепями на шее. Мало-помалу крытые зеленым сукном депутатские скамьи заполняются. Докладывают, что явился президент и он поднимается на свою эстраду. Раздается звонок колокольчика, и заседание открывается.

Эти заседания протекают очень бурно: часто в продолжение их бывает много шума и мало дела. Ораторы сменяют друг друга на трибуне, но их еле можно расслышать — так длинен зал и шумна публика. По «плеши» расхаживают четыре пристава, тщательно завитых, в черных фраках и низких черных шляпах, с золочеными шпагами на боку. Ежеминутно раздаются их возгласы «Тише!», «По местам!». Депутаты, небрежно одетые (многие в сапогах с отворотами для верховой езды), заполняют «плешь»: они приходят, уходят, щелкают тросточками по своим сапогам, кашляют, плюются на пол, громко разговаривают и издали выкрикивают вопросы. Напрасно президент звонит в свой колокольчик и, надрывая легкие, взывает: «Тише! Господа, займите ваши места!» Тщетно приставы хлопают в ладоши и тоже кричат: «Тише!» Господа депутаты обращают на них не больше внимания, чем шаловливые школьники, которые прекрасно знают, что старый учитель их не ударит[84]. Большую приманку представляет появление у решетки депутаций от департаментов или предместий и патриотов, выставляющих напоказ свои гражданские добродетели.

Однажды члены академического Общества письма поднесли Собранию в виде почетного дара портрет Жан Жака Руссо, сделанный пером, заявив при этом, что «присоединяют свои клятвы к клятвам всех французов и обещают при первом признаке опасности перековать на оружие инструменты своего искусства». В другой раз у решетки появляется аббат Бюрнетт, раздатчик милостыни национальной гвардии. Он подходит в сопровождении женщины, толкающей перед собой двух ошалевших детей. Третьего ребенка она несет на руках. Аббат Бюрнетт громогласно заявляет, что эта женщина — его жена, а ребенок, которого она держит на руках, — плод их любви. Напомнив Собранию о силе чувств, вложенных в людей самой природой, которой он не мог противостоять, проситель продолжает: «Однажды я встретил одного из своих коллег, не принесших присяги. «Несчастный! — сказал мне он. — Что вы сделали?» — «Ребенка, милостивый государь!» И я женился на этой женщине, несмотря на то, что она протестантка, и ее религия нисколько не влияет на мою. Или смерть, или моя жена — вот лозунг, который мне внушает и всегда будет внушать природа!» Потом, уже менее торжественно, Бюрнетт продолжал: «Мы оба бедны, оба родились в деревне, и мы пришли умолять вас выплатить мне 330 ливров, которые я истратил во славу религии; я сожалею, что мое положение не позволяет мне принести их в жертву отечеству». Петиция отослана в Комитет ликвидации; аббату устраивают овацию. Он торжественно проходит по всей «плеши», сопровождаемый аплодисментами Собрания и неся на руках «плод своей любви».

Через несколько дней является делегация от Сент-Антуанского предместья; говорящий от лица ее оратор заявляет, что «воинственные и дикие по природе жители их квартала любят лишь оружие и свободу». Затем у решетки появляется старец. Приставы поддерживают его… Трепет волнения пробегает по Собранию — это Латюд![85] Он говорит, что уже восемь лет существует лишь на то, что берет взаймы, что живет в нищете, что сорок два года тюремного заключения сделали его неспособным к работе, и он умоляет, чтобы ему оказали временную помощь.

Потом чрезвычайный депутат от департамента Дрома подводит к решетке двух братьев-близнецов, уже прославившихся своим талантом. Эти два крестьянина, прежде простые пастухи, обтесывают в горах камни и высекают на них человеческие лица и пейзажи. Департамент ходатайствует, чтобы этих двух братьев поручили Давиду для окончания их художественного образования… Это предложение принято.

Но вот приставы Собрания открывают двери решетки, и в залу входят министры; хранитель печатей держит в руке конверт, запечатанный красным сургучом: это письмо короля. Несмотря на то что большинство левых депутатов изображают на лицах полное равнодушие, эта короткая церемония не лишена некоторой торжественности. Президент встает, принимает королевское послание и читает его Собранию. Таков этикет, установленный при вручении сообщений, исходящих от двора.