Повседневная жизнь Петра Великого и его сподвижников

Петр I наблюдал эту церемонию как рядовой волонтер, по возможности сохраняя инкогнито. Он остался вполне доволен первыми днями, проведенными на берегах Балтийского моря. «Приняты господа послы с великою честию», — сообщил он в письме своему другу Андрею Виниусу (младшему). В конце марта на Двине начался ледоход, и река широко разлилась, что задержало русское посольство более чем на неделю, вопреки первоначальному намерению Петра тронуться в путь как можно раньше. В течение девяти дней вынужденного бездействия государь и его спутники имели много случаев убедиться, что шведы и лифляндцы вовсе не так гостеприимны, как им показалось вначале. Миссию, которую подобало разместить во дворце, расселили по простым домам. «Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением», — с негодованием писал царь Виниусу. Посольство не получало от местных властей ни еды, ни фуража, ни денег для покупки самого необходимого. Напротив, пришлось дорого платить за постой, продовольствие и переправу через Двину. Для покрытия неожиданно больших расходов путешественники вынуждены были за бесценок продать сани, на которых выехали из Москвы. Вместо них были приобретены кареты, повозки и телеги для багажа. Впрочем, нарекания царя и его спутников в адрес лифляндского губернатора Эриха Дальберга не вполне справедливы: в Лифляндии тогда свирепствовал голод, и местным властям было трудно поставлять необходимое число лошадей и экипажей для 250 человек. Кроме того, со стороны русского правительства не было сделано своевременного извещения о точном времени путешествия и числе едущих⁽²¹⁾.

Наконец, 8 апреля негодующий Петр в сопровождении самых близких лиц покинул негостеприимную Ригу. Через два дня тронулись в путь великие послы со своей свитой. Путь их лежал в Митаву ко двору курляндского герцога Фридриха Казимира, где их ожидали роскошные приемы, изобильные пиры, торжественная аудиенция. Посольство находилось на полном обеспечении и ни в чем не испытывало недостатка: митавские власти охотно выдавали деньги на наем жилых домов и других необходимых помещений, а также на приобретение съестных припасов и напитков. Особенно много средств тратилось на вино и водку.

Курляндский герцог и Франц Лефорт оказались давними приятелями: в молодости они вместе состояли на голландской службе и бок о бок сражались против французов. Бравый Франц Яковлевич очень приглянулся местной знати. Курляндский барон Бломберг, справедливо называя его фаворитом Петра I, писал в мемуарах: «Я нашел, что фаворит — человек очень разумный, приветливый и привлекательный… это настоящий швейцарец по чести и храбрости и особенно по умению выпить. Однако он никогда не дает вину одолеть себя и всегда сохраняет обладание рассудком… Он старается сообщить своему господину благородные чувства и внушить ему смелые, обширные и великие планы». Бломберг донес до нас яркие детали пребывания русского посольства в Митаве: «Везде для них держали открытый стол и развлекали их музыкой и игрой на трубах. Повсюду это были пиры, на которых чрезмерно пили, как будто его царское величество был вторым Бахусом. Я никогда не видел таких питухов… Несомненно, эти излишества воспрепятствуют успехам замыслов, ради которых предпринято путешествие»⁽²²⁾.

Вследствие непогоды царь был вынужден задержаться в Митаве на несколько дней. Скрывая нетерпение, он ходил по кабакам и пил вместе с портовыми моряками, принявшими его за русского капитана, которому царем было поручено вооружить корсарский корабль⁽²³⁾.

Первую большую остановку Великое посольство сделало в курфюршестве Бранденбург (в 1701 году стало Прусским королевством). 20 апреля Петр I покинул Митаву, чтобы морем отправиться во владения курфюрста, в Кенигсберг. Посольство двинулось туда же сухим путем. Маршрут русского государя лежал через курляндский порт Либаву, где он был вынужден задержаться из-за непогоды на неделю. За это время он осмотрел все достопримечательности города и окрестностей. В одной частной аптеке его внимание привлекла заспиртованная саламандра. О знакомстве с этим невиданным экспонатом царь с восторгом рассказывал в письме Виниусу: «…сулемандра в стеклянице, в спирту, которую я вынимал и на руках держал»⁽²⁴⁾.