Повседневная жизнь публичных домов во времена Мопассана и Золя

Ничего не делать, не думать, как можно меньше двигаться, быть постоянно расслабленными и небрежными — вот единственный образ жизни, который они были способны вести в силу своих недостаточных физических и умственных способностей. Они шли по жизни, столь мало осознавая себя как личность, столь мало понимая, что происходит в окружающем их мире, что их фактически нельзя считать вменяемыми, ответственными за то состояние, в котором они оказались, настолько они беспечны, настолько они инертны и неспособны из этого состояния выйти… Как иначе объяснить то остервенение, с которым сообщество проституток рассматривается как совокупность уродов, как понять эти постоянные попытки загнать проституток в этакую кунсткамеру, если не видеть за всем этим пещерный ужас перед женским полом, который источают проститутки? Вот что писал Поль-Жан Коньяр в своей диссертации по криминологии, в которой, как он считал, нет ни грамма эмоций: "Как описать ментальное состояние женщины, которая каждый день совершает половые акты десятки раз без малейшего к тому желания с незнакомыми ей индивидуумами, порой пьяными? Такая женщина отказывается даже от той привилегии, которая есть у самок животных — выбирать самой себе самца". В центре внимания оказываются, конечно, и половые органы проституток. Доктор Мирер, санитарный врач города Марсель, заявлял, что осмотрел более тысячи проституток. Он вводил им во влагалище лакмусовую бумажку и проверял кислотно-щелочную реакцию его различных частей. А Паран-Дюшатле занимался изучением половых органов проституток с 1836 года и был вынужден признать, что, за редчайшими исключениями, не смог обнаружить никаких аномалий. Он также осмотрел более тысячи парижских "жриц любви" и лишь у троих сумел обнаружить гипертрофированный клитор — при этом все три заявляли, что их вывела на панель нищета, а вовсе не желание предаться разврату.

Итак, у проституток железное здоровье, нормальные половые органы, беспечная душа… Что ж, тем больше резонов презирать их. Проповеди ненависти и отвращения к проституткам произносились от имени науки и общественной морали почти целый век, с упорством, достойным лучшего применения: "Проститутка, за немногими исключениями, существо совершенно чудовищное: если в ней и можно видеть красоту, свойственную ее полу, то найти в ней чувственности и изящества нельзя. Ее чувства притуплены неумеренностью во всем; ее характер испорчен жестокостью мужчин, которым она отдается. Ее речь возмутительна и развязна. В ее сердце нет любви; она играет в страсть, не испытывая ни грана желания, все ее жесты и ласки — ложь, сплошная ложь". Их моральная нечувствительность и сила их тела не дает большинству из них впадать в истерию. Но что более всего подчеркивает их спокойное отношение к пороку, так это татуировка! Она очень беспокоит наблюдателей, они видят в ней окончательный знак принадлежности к профессии, этакую каинову печать — конечно, ведь ее присутствие позволяет наконец указать на некий телесный порок у проститутки, к тому же неустранимый. Разумеется, чем больше на девушке татуировок, тем более она порочна. Татуировки могут быть на плечах, на руках, между грудями, на лобке; знакомые матросы или бывшие заключенные выкалывают там по просьбе девушек свои имена, инициалы, пробитые стрелами сердца, головы людей, девизы, розы, кольца, рукопожатия, звезды, занавески. Татуировки, как ничто другое, демонстрируют их навыки в любви их любовникам и детям.

Конечно, у проституток есть и самоощущения, и самое важное из них — презренность. "Они очень хорошо осознают гнусность и мерзость своих занятий; они сами для себя ужасны; презрение, которое они испытывают к самим себе, часто превосходит то, что испытывают к ним добродетельные люди; они страдают от того, что пали, они строят прожекты и даже прилагают усилия к тому, чтобы вырваться из своего круга, но все эти усилия тщетны, и больше всего их приводит в отчаяние то, что они знают — что бы они ни делали, их всегда будут считать отбросами общества".