Повседневная жизнь Пушкиногорья

Свои взгляды по этому вопросу Пушкин высказал позднее в романе «Дубровский». Там последовательно проводилась мысль о духовной, почти родственной близости между помещиком, семья которого испокон веков владела землей, и крепостными, которые также испокон веков жили на этой земле и служили его дедам и прадедам. Вот Владимир Дубровский должен потерять свое имение, отнятое по суду Троекуровым: «Владимир потупил голову, люди его окружили несчастного своего господина. „Отец ты наш, — кричали они, целуя ему руки, — не хотим другого барина, кроме тебя, прикажи, осударь, с судом мы управимся. Умрем, а не выдадим“. Владимир смотрел на них, и странные чувства волновали его». Какие это были чувства, становится понятным из сцены прощания с крестьянами: «Ну, дети, прощайте, иду куда Бог поведет; будьте счастливы с новым вашим господином. — Отец наш, кормилец, — отвечали люди, — умрем, не оставим тебя, идем с тобою». Заметим, что ни отцом, ни кормильцем Владимир Дубровский для своих крестьян не был, он не видел Кистеневки с детства, воспитывался в Кадетском корпусе, потом служил и вернулся из Петербурга незадолго до описываемых событий. Что же так крепко привязывало к нему крестьян, готовых за своего барина в огонь и в воду? По мнению Пушкина, коренная, закрепленная веками семейная история: не сам Владимир Дубровский, но его отец, дед и прадед были кормильцами. Вассальная преданность его роду распространяется и на него, молодого барина, переходит к нему по праву наследования. И он, только недавно соривший в Петербурге деньгами блестящий корнет, инстинктивно принимает эти отношения — не случайно называет своих крестьян, чей возраст не сравним с его юношескими годами, — «дети».

Вероятно, родственное отношение к крестьянам, которое впоследствии было осмыслено в «Дубровском», казалось Пушкину естественным. Он не видел и не мог видеть в силу своих общественно-политических убеждений в крестьянах рабов. Как пишет знаменитый пушкинист П. Е. Щеголев, «если когда-либо Пушкин был „народником“, так это в Михайловском»^[46]. Б. Л. Модзалевский приводит один документ, который должен показать нам в полной мере степень пушкинского народничества во время его жительства на Псковщине. Это донесение секретного агента Бошняка, который был послан, чтобы составить представление о поведении Пушкина после декабрьского восстания 1825 года. Вот текст этого донесения:

«В Новоржеве от хозяина гостиницы Катосова узнал я, что на ярманке Святогорского Успенского монастыря Пушкин был в рубашке, подпоясан розовою лентою, в соломенной широкополой шляпе и с железною тростью в руке <…>. Пробыв целый день в селе Жадрицах у отставного генерал-майора П. С. Пущина, в общих разговорах узнал я, что иногда видали Пушкина в русской рубашке и в широкополой соломенной шляпе; что Пушкин дружески обходился с крестьянами и брал за руку знакомых, здороваясь с ними; что иногда ездит верхом и, достигнув цели путешествия, приказывает человеку своему отпустить лошадь одну, говоря, что всякое животное имеет право на свободу <…>. По прибытии моем в монастырскую слободу, при Святогорском монастыре состоящую, я остановился у богатейшего в оной крестьянина Столарева. На расспросы мои о Пушкине Столарев сказал мне, что Пушкин живет в 3½ верстах от монастыря, в селе Зуёве (Михайловском), где, кроме церкви и господского строения, нет ни церковнослужительских, ни крестьянских домов <…>. Что Пушкин — отлично-добрый господин, который награждает деньгами за услуги даже собственных своих людей; ведет себя весьма просто и никого не обижает; ни с кем не знается и ведет жизнь весьма уединенную. Слышно о нем только от людей его, которые не могут нахвалиться своим барином»^[47].

Однако слава Пушкина-помещика не закрепилась в народе.