Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена

Смерть Эмилии повлекла за собой еще одно событие. Дело было в следующем. Сципион Великий когда-то обещал за своими двумя дочерьми довольно большое приданое. Но он смог выплатить зятьям только половину, другую половину они должны были получить по смерти Эмилии. Деньги полагалось выплачивать в рассрочку в течение трех лет. И вдруг Тиберий Гракх и Назика — зятья Сципиона — получили всю сумму разом. Полибий чудесно рисует эту сцену. Оба буквально остолбенели от изумления. Придя в себя, они немедленно бросились к банкиру и сказали ему, что им по ошибке перевели слишком много денег. Но банкир ответил, что ошибки тут нет — таков приказ Сципиона, который теперь занимается этим делом как старший в роде. Тогда Назика и Тиберий отправились к Публию и «с родственным участием» стали разъяснять неопытному юноше его заблуждение. Но Сципион прервал их и с улыбкой ответил, что знает все сам, но с друзьями и родственниками ему приятно рассчитываться быстро и по возможности щедро. Гракх и Назика «после такого ответа удалились молча, изумляясь великодушию Сципиона и стыдясь собственной мелочности, хотя они и принадлежали к знатнейшим из римлян» (Polyb., XXXII, 13).

Через два года умер Эмилий Павел. Сыновья, носившие его имя, уже скончались, и он разделил наследство поровну между Фабием и Сципионом. Тут «Сципион опять поступил благородно и замечательно». Зная, что состояние брата меньше, чем у него, «он совсем отказался от наследства, ибо при отказе состояние Фабия могло сравняться с его собственным». Но, когда Фабий, теперь единственный наследник, должен был устроить дорогостоящие поминальные игры и торжества, Публий взял на себя половину расходов (Polyb., XXXII, 14, 1–6). Вскоре умерла Папирия, и драгоценности Эмилии снова вернулись к Публию. Но он тут же, не задумываясь, подарил их сестрам (ibid., XXXII, 14, 8–9).

Так в самый короткий срок Сципион с удивительной легкостью и великодушием раздал три наследства. Все, кто испытал на себе его щедрость, восхищались не только его бескорыстием, но и удивительной деликатностью и тактом, с которыми он умел делать подарки (Polyb., XXXII, 14, 11).

Отныне римляне совершенно изменили свое мнение о Сципионе. Он приобрел «никем не оспариваемую славу благороднейшего человека» (ibid., XXXII, 14,11). Ему простили все грехи, ему разрешили жить его странной жизнью, он стал предметом всеобщего восхищения. Даже занятие охотой, над которым прежде смеялись, служило теперь доказательством смелости молодого человека. Его слова повторяли, ему изумлялись.

Теперь, когда сограждане стали присматриваться к юноше доброжелательно, даже с восхищением, они нашли в нем множество ранее не замечаемых достоинств. Пора и нам повнимательнее присмотреться к нашему герою. Что представлял собой этот нежный, поэтический юноша, который с отвращением сторонился судов и мелких интриг, презирал золото и, бежав от шумной суеты города, целые дни бродил по лесам или слушал шум волн и любовался звездами; кто был этот мальчик, который своей робкой нежностью очаровал Полибия?

Когда умерла его тетка, Сципиону было 23 года. Он был невысок (App. Hiber, 53) и на вид хрупок[15], но это впечатление было обманчиво — Публий был силен, ловок и вынослив. Он отличался железным здоровьем, никогда ничем не болел за всю жизнь (Polyb., XXXII, 14, 12). Великолепный наездник[16], он был и прекрасный ходок. Ходил он легко и чрезвычайно быстро[17].

Было в нем нечто, позволившее Полибию и Плутарху сравнить его с очень породистым щенком. Он резко отличался от юношей его круга.

В то время Рим вступил в полосу ясной, ничем не омрачаемой радости. После страшных Пунических войн, которые требовали напряжения всех сил, народ наслаждался безопасностью и покоем. Да еще золото хлынуло в город рекой. Как всегда, после тяжелых эпох всем захотелось развлечений. Молодые люди рядились в золото и пурпур, покупали дорогие благовония, бешеные деньги платили за изысканные лакомства и завязывали громкие романы. Но Публий жил совершенно иначе. Этот чистый юноша гнушался всякой грязи. По словам Полибия, им владела одна страсть — «влечение и любовь к прекрасному». Он с презрением отвергал все низменные удовольствия и был удивительно воздержан. «В борьбе со всякими страстями он воспитал из себя человека последовательного, во всем себе верного, и оттого стал известен в народе своей благопристойностью и самообладанием… Воздержанием от многих разнообразных наслаждений он приобрел себе здоровье и телесную крепость; они сопутствовали ему всю жизнь и взамен низменных наслаждений, от которых он отказывался раньше, доставили ему многочисленные земные радости» (Polyb., XXXII, 11,2–8; 14,12).