Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена

Можно себе представить после этого, с каким восторгом принял он предложение Лукулла. Он немедленно отправился в Африку. Переплыв море, он подъехал к границам Ливии и увидел удивительную картину. Среди большой равнины сходились два войска — карфагенян и нумидийцев. Впереди нумидийцев ехал сам девяностолетний царь Масинисса. Естественно, было вовсе не время излагать ему свою просьбу. Сципион потом рассказывал друзьям, что он взобрался на соседний холм и «смотрел на битву с холма, как в театре. Он часто говорил впоследствии, что участвовал во всевозможных сражениях, но никогда не получал такого удовольствия. Ведь он один был совершенно беззаботным, в то время как сражались одиннадцать тысяч человек. Он прибавлял… что только двое до него любовались подобным зрелищем: Зевс с горы Иды и Посейдон с Самофракии, глядя на Троянскую войну» (Арр. Lib., 322–327).

Битва окончилась только поздним вечером. Карфагеняне были разгромлены. Сципион слез с холма, подошел к Масиниссе и назвал себя. Услышав его имя, старик замер, словно громом пораженный. Очнувшись, он «обнял меня и заплакал. Затем, взглянув на небо, воскликнул:

— Благодарю тебя, Великое Солнце[38], и всех вас, небожители, за то, что мне довелось прежде, чем я уйду из этой жизни, увидеть в моем царстве… Публия Корнелия Сципиона, от одного имени которого я вновь молодею. Никогда я не забуду этого самого лучшего и совершенно непобедимого человека!

Я был принят с царской роскошью, и мы проговорили большую часть ночи, причем старик не мог говорить ни о чем, кроме Сципиона Африканского: он помнил буквально все, не только его поступки, но и слова». Так сам Сципион у Цицерона повествует об этой встрече[39]. Он говорит далее, что эти удивительные рассказы, восточное убранство дома и сознание, что совсем рядом с ним находится великий Карфаген, привели его в возбуждение. «Когда мы отправились в спальню, — продолжает он, — …во сне мне приснился Публий Африканский таким, каким я хорошо представлял его себе по восковой маске». Дух ласково заговорил с ним и поднял над окутанной ночью спящей землей. «С какого-то высокого, полного звезд места, сияющего и блистающего, он указал мне на Карфаген и сказал:

— Видишь ли ты этот город, который я заставил подчиниться римскому народу и который вновь начал войны и не может быть в мире?.. Ты сокрушишь его и заслужишь сам то имя, которое досталось тебе в наследство от меня[40]» (Cic. De re publ., VI, 9–1).

Такое странное пророчество будто бы получил в ту ночь под кровом Масиниссы Сципион Младший[41].

Карфагеняне тоже каким-то образом проведали, что у царя нумидийцев гостит человек по имени Сципион. Они страшно взволновались и стали просить, чтобы Публий примирил их с Масиниссой (Арр. Lib., 329; Val. Max., II, 10,4). Но из этого ровно ничего не вышло. Слишком велика была вражда с обеих сторон и слишком непомерны требования царя. Сципион взял отряд, сердечно попрощался с Масиниссой и уехал.

Когда в 150 году до н. э. Публий возвратился в Рим, он прежде всего приложил все усилия к тому, чтобы вернуть Полибия и прочих заложников на родину. Он попросил за ахейцев Катона, самого влиятельного из сенаторов. Ходатайство его имело успех: ахейцам разрешили наконец вернуться домой. Итак, после 17 лет Полибий уезжал в Элладу. Друзья простились. Быть может, они с грустью думали, что им предстоит долгая разлука. Они и не подозревали, как скоро суждено им увидеться и при каких роковых обстоятельствах.

Но для того чтобы понять дальнейшие события, нам надо обратить свои взоры на Карфаген, великую твердыню Запада.

II

«Карфагену пришлось взять на себя руководство в вековой борьбе семитического элемента с арийским. История его есть история этой борьбы, распадающейся на два периода: греческий (до III в. до н. э.), из которого Карфаген вышел победителем, и римский, окончившийся его гибелью» — так писал великий русский востоковед Б. А. Тураев[42].