Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы

— Ты здесь, дед Артем, контрреволюцию не разводи! — взбеленился Яшка. — Может, ты еще скажешь: все попы — ангелы? Может, среди них обжор и пьяниц нет?

— Как не быть, тоже ведь люди. Так ведь мы на исповедь не к человеку ходим, а к сану, что Богом даден.

— Не Богом, а другим попом — епископом.

— Все одно. Значит, тому — Богом.

— Хватит, дед! Твоя агитация старорежимная. — Яшка нутром почувствовал, что провокационная работа деда Артема дает свои буржуазные плоды, и поспешил пресечь ее, истошно прокричав: — А поп у нас контра — и его к стенке надо! Прошу не мешать революционному собранию! Сейчас товарищ Кубарь зачитает резолюцию.

— Яшка, а ты нам покажи свою резолюцию, — засмеялась молодуха. — Она у тебя тоже из волости или кого из нас выбрал?

— Он теперь только с городскими вожжается, — заверещала другая. — У них все по-другому, не то, что у нас.

— Образованный, — восхищенно подивился Яшкин сосед.

Но тотчас, оглянувшись по сторонам, он спохватился и яростно сплюнул, чтобы не подумали, что дураку потакает.

Вперед опять выдвинулся пришлый полутруп, но теперь с бумажкой в руке. Все попритихли, издавна уразумев, что в бумажках чаще всего приписаны указы начальства.

— «Признавая, что наравне с уничтожением рабства экономического, — начал сплетать воедино ученые слова товарищ Кубарь, — подлежит освободиться и от рабства духовного, мы, крестьяне села Кочки, на общем собрании трудящихся заявляем, что время веры в попа, Бога и черта прошло и настало время веры в себя и свои силы, которые нужны для борьбы с внутренними врагами. Поэтому мы единогласно постановили выселить попа Ивана Будагова из причтового дома, который решили обратить в школу для просвещения масс учением Маркса и Ленина. Церковь же, как очаг мракобесия и монархизма, мы решили переоборудовать под музей Свободы, Равенства и Братства. Да здравствуют большевики из партии социал-демократов!» Ура!

Несколько революционеровраскатились было «уракнуть» вслед за пришлым, но осеклись — толпа недружелюбно смотрела на оратора и его окружение. Народ в недоумении пытался понять: злые шутки с ними шутит пришлый доходяга или всерьез говорит?

— Вот и порешили, — первым нашелся Яшка. — Значит так, гражданин Будагов, молись не молись, а к завтрему выметайся из реквизированного дома. Бедняцкая молодежь теперь там будет получать пролетарские знания и петь вместо псалмов революционные песни.

Отец Иоанн не понимал происходящего, не понимали и крестьяне. И вдруг среди злой тишины заголосила Яшкина тетка, до сего дня гордившаяся начальственными городскими замашками племянника:

— Люди! Да что же вы их, нехристей, слушаете!.. Да ты, Яшка, — паразит! — что сам нажил, чтобы батюшку из дома гнать? Кто тебе, дураку, такую волю дал?

— Ты что же, Яшка, хулиганишь, — поддержали старуху. — Да еще больного человека на нас науськиваешь. Думаешь, на тебя управы не найдем? Церковь, она Божья… Ее твоя Резолюция, что ли, строила?

— А кому теперь жалованье урядника пойдет? Мужики, его уже, небось, Яшка прикарманил.

— Гони их! Бей их! На Божию Матерь руку подняли!

Толпа угрожающе надвигалась, и кучка революционеровподобру-поздорову убралась с глаз долой.

Подойти к отцу Иоанну никто не решался, все чувствовали свою вину перед ним, что так долго слушали богохульные речи. Крестьяне, не поднимая угнетенного взора, стали расходиться.

Пошел домой и отец Иоанн. В родном жилище все показалось чужим, мертвым. Если бы не прибрал Господь Аннушку, ей бы попечалился. Спросил бы у нее: как же человек может дойти до того, чтобы озлобиться на Бога? Как может желать счастья для всех обездоленных, а забыть о своей душе?

Отец Иоанн зажег лампадку, опустился на колени перед ликом Спасителя и стал размышлять о своей скорби: «Почему я не могу смиренно принять кару, да какую кару — злословие, и ропщу? Почему душа моя не радуется, как завещал Господь наш Иисус Христос в девятой заповеди блаженства: "Блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех"?.. Но разве я один? Разве мне некому попечалиться? Воистину, грешен я, мало во мне веры».

Отец Иоанн долго молился, испрашивая прощение и себе, и государю императору, и Яшке-бобылю. Наутро он препоручил церковные дела отцу дьякону и по осенней распутице побрел за сто верст в Москву.

* * *

«И когда приблизился Иисус к городу, то, смотря на него, заплакал о нем».

Плакать хотелось и отцу Иоанну. Осиротелая, словно вымершая, встретила его Первопрестольная. Многие дома и даже церкви были изранены ружейными пулями и артиллерийскими снарядами. И чем ближе подходил батюшка к святому Кремлю, тем больше видел разрушений.

Минуло меньше недели, как в городе закончилась братоубийственная война между рабочими и юнкерами, прозванная революцией, и воцарилась новая власть. Из окон старинного барского особняка, на воротах которого трепалось красное полотнище со словами: «Смерть капиталу», неслись пьяная брань и революционная песня:

…А деспот пирует в роскошном дворце,

Тревогу вином заливая.