Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы

— Ничего, гражданка, — «успокоил» старушку юноша с револьвером на боку, — скоро и до ваших храмов доберемся. Повсюду одни пролетарские звезды будут сиять.

— Что-то пока, милок, одни могилки вокруг.

— А ты приходи сюда лет через пять и увидишь, что такое счастье.

— Приду, как не прийти, если только до той поры живой не закопаете.

— Такую мелкобуржуазную контру не грех и закопать.

— Не грех, не грех, для вас греха вовсе нет.

Юноша взялся за револьвер, решив арестовать контру, но старушке на этот раз посчастливилось — закидали землей очередную яму и грянул «Интернационал»:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!

Юноша подхватил гимн международного пролетариата, а старушка поспешно засеменила прочь. Наткнувшись на отца Иоанна, она подошла под благословение и полюбопытствовала:

— Батюшка, а верно, что Антихрист уже здесь? Ведь по Писанию Антихрист сядет в храме, как Бог.

— Нет, они малы для Антихриста. Тот чудеса творить будет, а они не могут — сами смерть принимают.

— Так если они не с Антихристом заодно, а по дурости только, ты бы отслужил над ними панихидку.

— Прогонят, матушка.

— А ты, батюшка, ночью приходи — и потихонечку. Ночью здесь поспокойнее… Кто не без греха, может, и простит им Господь.

— Простит, матушка. Сегодня же, как стемнеет, и приду.

* * *

Ночью, когда народ разошелся, отец Иоанн пробрался на Красную площадь, к Кремлевской стене и, озираясь, словно тать, тихонько запел отходную по жертвам трагедии, постигшей Отечество:

— Упокой, Боже, рабов Твоих, и учини их в рай, идеже лицы святых, Господи, и праведницы сияют, яко светила; усопших рабов Твоих упокой, презирая их вся согрешения…

Отец Иоанн переходил от одной братской могилки к другой и вновь пел. На четвертой его прервали появившиеся из темноты караульные с ружьями:

— Ты что здесь делаешь, товарищ?

— Отпеваю детей несчастных, молюсь за усопших и погребенных в сем святом месте.

— Так ты, значит, пролетарский поп, раз над большевиками молишься?

— Нет, сын мой, я ваших перемен не разумею.

— Но раз молишься, значит, одобряешь?

— Я молюсь об их душах, молюсь об умерших, а не об их делах в земной юдоли.

— Значит, не одобряешь. А разве о врагах молиться можно? По-нашему, врагов убивать надо. На то она и жизнь!

— Христос молился о распинавших Его: «Отче, прости им, не ведают бо, что творят».

— Но мы-то, поп, ведаем. Мы, поп, скоро выстроим всемирное счастье для угнетенных.

— Уповаю, что многие из вас, обольщенные своими вождями, не ведают, что творят. Ибо замыслы построить всемирное счастье без Бога подобны замыслам вавилонян: «Построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя». Но Господь не допустил этого и рассеял вавилонян по всей земле.

— Ты здесь, поп, контрреволюцию не разводи. Ты сюда притащился небось проклясть наших товарищей. Молельщик нашелся! Революция за них помолится. Давай уноси ноги, пока отходную по тебе не пришлось читать.

Отец Иоанн перекрестил последний раз могилы, перекрестил караульных, шепча: «Господи, прости им, не ведают бо, что творят», и пошел прочь. Опять нестерпимо потянуло в церковь — помолиться за всех умерших и всех живущих на земле. А потом? А потом побыстрее вернуться в свое село. Батюшка ощутил в себе великую крепкую веру и понял свое предназначение: всю оставшуюся земную жизнь и там, куда по грехам пошлет его Господь после кончины, молиться за тех, кто не ведает, что творит.

«Молитву пролию ко Господу и Тому возвещу печали моя».

* * *

— Повезло тебе, батюшка, — уезжаешь! — горько вздохнул извозчик, отвезший отца Иоанна к вокзалу. — И я бы подался хоть куда, лишь бы подальше от этой свободы!..

Наступала эпоха революционных трибуналов…

Самосуд над мальчиком

По Рязанской улице Басманной части Москвы 5 января 1918 года в три часа дня солдат вел под ружьем испуганного мальчишку лет пятнадцати. Эту странную пару повстречал милиционер Аркадий Миллер и, удивленный грозным эскортом ребенка, спросил:

— Чего пацан-то натворил?

— Мои вещи на вокзале скрал.

— Не крал я ничего, — захлюпал носом мальчишка.

— «Не крал я ничего», — передразнил солдат, разразясь площадной бранью. — Мне на тебя показали.

— Пошли в комиссариат, там разберемся, — предложил милиционер.

— Не нужны мне ваши комиссариаты, я и сам с поганцем разберусь.

— По закону надо разобраться, — настаивал представитель порядка.

— Не нужны мне ваши законы — нынче свобода!

Солдат стукнул по мостовой ружьем, как бы давая понять, что в ружье и заключена эта свобода.

Вокруг спорящих собралась небольшая толпа. Самые осатанелые кричали из-за спин насупленных и молчаливых:

— Житья от воров не стало!

— Чего его водить, убить туточки, а то и нас пограбит когда-нибудь.

— И милиционера бей, он с жуликом заодно. Гляди, как своего защищает.

Озлобленный голодом и стужей народ все теснее обступал мальчишку. Миллер, почувствовав опасность для себя, убрался прочь. Мальчишку тотчас забили до смерти и бросили труп во дворе дома № 4. Здесь его и нашли прибывшие с Миллером из комиссариата милиционеры.